"Александр Хургин. Сквер" - читать интересную книгу автора

похожа на гвоздь в брюках. Что, кстати, ее нисколько не портило, а
наоборот - до неприличия молодило. Особенно если со спины. Хотя лицо ее тоже
выглядело молодым. Оно, став намного старше, было тем не менее свежее, чем
когда-то. И спокойнее, что ли. Или, может быть, это было безразличие к
окружающей среде, к реальной действительности, к знакомым и незнакомым людям
вокруг.
Такое примерно безразличие я видел на лице писателя Анатолия
Гаврилова. Он шел, шаркая, по Берлину, смотрел себе под ноги и, теребя
зеленый берет, говорил: "Я думаю, мой герой мог бы выйти на Фридрихштрассе и
попросить у прохожего денег. Или мог бы наоборот - предложить деньги
прохожему". Он был безразличен ко всему - писатель Анатолий Гаврилов. Но это
"мог или не мог" сильно его волновало. А больше никого не волновало. И
меня - не волновало. Нисколько. Я думал: "Мог - не мог, какая разница? И
какое кому дело до его героя - так же, как и его герою до нас".
Ну действительно - станет ли думать о нас, идущих по Берлину не просто
за выпивкой, но почему-то за бордо, его герой, и будет ли его беспокоить то,
что мы станем (или не станем) думать о нем, это самое бордо купив и спешно
употребив внутрь для взаимоуважения и любви.
Ничего этого Гаврилов не понимал и не хотел понимать. Он шел вроде бы
не один, а с нами, но думал только о своем, этом еще не рожденном как
следует, черновом герое.
Интересно, она тоже думала о чем-то своем, не существующем в
реальности, а существующем только в ее голове? Или ничего такого здесь не
было, а была простая озабоченность проблемой - чем и как накормить свою
семью сегодня вечером, а также и завтра утром?
Извне и со стороны этого не определить. Да я и не определял. Я смотрел
на нее- и все. Не могу даже сказать, что я смотрел на нее и думал о ней или
о чем-то, с нею связанном. Ни о чем я не думал. Так как стараюсь не думать
тогда, когда можно не думать.
Думать нужно, если не думать нельзя. А если можно - чего зря
уродоваться? Я вообще во всем так поступаю. Нужно делать - делаю. Можно не
делать - не делаю.
Сейчас можно было стоять в стороне и в тепле. Наблюдать за ней, бывшей,
не имеющей ко мне ни прямого, ни косвенного отношения. И ни о чем не думать.
И не подходить к ней. И вообще не делать никаких лишних движений. Как не
делают их холоднокровные какие-нибудь гады, всеми доступными способами
сохраняющие внутри себя тепло. Они берегут его, дорожат им, полученным на
поляне - лысине леса - прямо от солнца. От прямых его теплых лучей.
Между прочим, я заходил в магазин "Каравай" тоже с целью согреть под
пальто и под другой различной одеждой свое слегка прохудившееся тело. Я
тоже, как ящерица или змея, собирал магазинное тепло, впитывал его и потом,
на улице, старался как-то сберечь, для чего сжимал кулаки, напрягал все
мышцы, которые мог напрячь, похаживал взад-вперед и проделывал другие тому
подобные штуки.
А в магазине я прислонялся задом к низкой батарее парового отопления
или, если она была занята какими-нибудь нищими стариками, ходил вдоль
прилавков, за спинами у покупающих людей.
Хождение тоже меня согревало, потому что, во-первых, покупающие люди
выдыхали из себя теплый воздух и распространяли, излучая в пространство,
тепло своих тел, а во-вторых, там горели большие и яркие лампы, которые не