"Анатолий Ким. Стена (Повесть невидимок) [H]" - читать интересную книгу автора

Шапка, или это явилось фигурою параноидального бреда ревности у бедняги
Валентина. Мы не можем судить-рядить ни того, ни другого, потому что сами
являемся всего лишь навсего словами-невидимками, призванными переливать из
пустого вечного в порожнее бесконечное воспоминания двух невидимок, их былые
речи, чувства, ночные мысли, тихо истаявшие надежды.
На самом ли деле воспоминания Анны не содержат в себе что-нибудь такое, чего
никогда не бывало и не могло быть ни за что? Ведь нельзя ручаться, что,
переходя из жизни в инобытие, душа Анны претерпела полное изменение и
отказалась от прежних лукавых свойств и пристрастий. И если она вдохновенно
врала, сообразуясь с какой-нибудь сиюминутной жизненной необходимостью, а не
с истиной, - то могло ли быть такое, чтобы, освобожденная от всех
противоречий лукавых человеческих истин, эта веселая душа не захотела бы
опять соврать - по всякому поводу и даже без повода?
Те два года, что были нами прожиты вместе, для менее поворотливого Валентина
оказались намного сокрушительнее по душевному мучению, нежели для его
андрогинной сестры-супруги, постоянно державшей мужа в страхе и
неуверенности. Она держала его в подобном состоянии, вовсе не имея злого
умысла, - то весело признаваясь в совершенной измене, то решительно и
полностью таковую отрицая, - и при этом исходила исключительно из своей
душевной привычки высказывать не правду, такую, какая она есть, а всего лишь
то, что повелевает ее переменчивое настроение.
И Валентин совершенно терялся, когда в одном случае она клялась ему, что
доцент Дудинец, у которого она проживала во время своих наездов в столицу и
который был ее прежним преподавателем еще в университете, никаких иных
чувств, кроме канонического уважения и благодарности к себе, не вызывает у
нее, бывшей студентки. А в другой раз, совершенно ничем не принуждаемая,
вдруг с гримасой отвращения признавалась: до чего же этот Дудинец был
противен ей своей физической неопрятностью, вечно какой-то потный, слюнявый,
ходил в дырявых трусах...
И несчастный Валентин замирал, охваченный внезапным ужасом, и уставлялся на
нее выпученными глазами. Бешенство ревности и злость одураченного мужа
нарастали в нем, подстегивая друг друга, со скоростью взрыва, - он таки
однажды взорвался бы и натворил бед, если бы талантливая вруша не замечала в
нужную минуту, словно невзначай, что она занимала квартиру своего
уважаемого, но неаккуратного учителя только в том случае, если он на то
время уходил пожить к какой-то своей старинной подруге в центре Москвы, на
Вторую Ямскую, или уезжал порыбачить на дельту Волги. Знавший обо всех этих
житейских обстоятельствах коллеги, Валентин мгновенно успокаивался и
облегченно переводил дыхание, прикрыв глаза и утомленно поникая головою:
кажется, на этот раз пронесло, остался жив...
Но мы знаем, что припадки ревности, раз за разом все интенсивнее сотрясавшие
Валентина, разрушили-таки его тревожное мужское счастье, - но душевного
здоровья он не терял до самого конца. Даже в последние секунды жизни, когда
сердце его уже отказало, - он ушел в смерть, как уходят с головою в ледяную
воду, ясно осознавая, что все еще любит Анну и будет любить ее всегда... И
нами это подтверждается: там, где времени больше нет и не будет, происходят
их разговоры и звучит наш негромкий, слаженный дуэт, которому никогда не
смолкнуть в пространствах меж вселенских звезд.
- На каком это месте, интересно, была дыра в трусах у Дудинца?
- На самом ироническом. Сзади, не беспокойся.