"Анатолий Ким. Соловьиное эхо" - читать интересную книгу автора

объяснение. Был протянут тонкий, слегка выгнутый мост над свинцовыми водами
Стикса - мост у начала двадцатого века нашей великой эры. На этом мосту он и
встретился с Ольгой, и слышал магистр философии, как внизу, из речной мглы,
раздавался глухой старческий кашель. То угрюмо скучал в своей лодчонке
оставшийся без работы Харон: в новом веке, чреватом мировыми войнами,
устроится такое массовое переселение душ в царство Аида, что потребуется
более скорая переправа, чем его утлая лодчонка. Ольга пришла в длинном и
пышном европейском платье с кринолином, таком же, как на портрете его
покойной матери, и магистр догадался во сне, что девушка выбрала такое
платье ради того, чтобы выглядеть более привычной и милой для него. Они
встретились на средине еще пустынного моста, на высшей точке его плавного
изгиба, и Ольга ему первая сказала:
- Я позвала тебя для очень важного разговора, Отто. Ты пришел ко мне в
тот день и час, когда я собиралась уже расставаться с жизнью, и лишь твоя
рука удержала меня в этом мире. Поэтому отныне и всегда я должна
принадлежать тебе. Так едем же, куда ты хочешь, а я буду всегда рядом с
тобою.
На это ей Отто Мейснер отвечал:
- Но, милая Ольга, почему ты не хочешь даже узнать, люблю ли я тебя,
чтобы настолько довериться мне?
- А зачем мне спрашивать, если я и так все знаю, - просто ответила
девушка.
- Ты прелесть. Ты совершенство! - воскликнул растроганный магистр
философии. - Но позволь спросить, дорогая, что же мне теперь делать?
- Взять меня в жены, и я уеду с тобой, - последовал ответ.
- А как же отец? А родные твои? Народ твой, к которому ты
принадлежишь? - тихо спрашивал Отто Мейснер.
- Ни родителям, ни народу своему я уже не принадлежу, - был ответ. - Я
все равно должна была умереть. Но оказалось, что я нужна тебе... Разве ты
сам не знаешь этого? Первый же глоток кофе, который ты поднес, все уже
открыл мне. И я согласилась жить для тебя.
- О, как я благодарен тебе, хотя все это непостижимо и фантастично, как
и все ваши сказки и философии. Но послушай, божество мое, я должен полностью
открыться тебе, чтобы ты знала заранее, на что решаешься. Ты видишь перед
собою человека, самого одинокого на свете. Без какой-либо определенной цели,
которая движет всяким алчущим самоутверждения человеком. Я пожил еще мало,
но проучился достаточно, и все учения, которые я постигал, оставили во мне
одни лишь сомнения. В Кенигсберге я посещал гробницу великого волшебника
абстрактной мысли и вдруг однажды понял, что мавзолей был памятником не
величию торжествующего мудреца, а жалобной малости человека. У арабов я
видел казнь раба курда: трое палачей били его палками, пока он не умер у
всех на глазах. В Тибете я жил в монастыре лам, хотел принять их учение и
вступить в монахи, но пригляделся к ним и понял, что и бритоголовые,
голорукие ламы всего лишь и только люди, и начальства боятся, и стяжатели, и
мелко ссорятся друг с другом. Везде то же самое, Ольга, везде одно и то же.
Человек в таком виде, каков он есть, - двурукий, двуногий, с круглой
головою, - он слишком отягощен влажным содержанием своих внутренних органов,
и дух его у них в плену. Я объехал полмира и могу теперь сказать, что все
дела человеческие крутятся лишь вокруг куска пищи. Правда, иному кусок этот
рисуется в виде горы, и только такой курс ему мил, но это уже безумие,