"Анатолий Ким. Соловьиное эхо" - читать интересную книгу автора

закоснелости я продолжаю незыблемо стоять на том, что главным для человека
является прежде всего Дело и Познание. Все остальное дается в виде
дополнительного приложения Судьбы.
Дорогой Отто, единственное мое дитя, как бы я был рад немедленно
заключить тебя в свои объятия. Но в силу некоторых обстоятельств, вызванных,
к сожалению, твоими собственными решениями, я чувствую, что момент нашей
встречи автоматически отодвигается. Тебе, Отто Мейснер, придется примириться
с тем, каков я есть, каким меня создал Бог. Но видит Он, что я не могу
позволить тебе явиться передо мною, если ты вздумаешь уклониться от
выполнения своих обязанностей. Я очень доволен твоими отчетами насчет
индийской конопли, и японского искусственного жемчуга, и командорских
котиков, недурно ты справился и с поручением касательно амурского опиума, и
дай Бог тебе и дальше исполнять столь добросовестно свою миссию. Надеюсь,
что ты вскоре рассеешь кое-какие мои сомнения, ибо позволь мне быть
откровенным - я засомневался... Человек, плюнувший на байкальского омуля,
может пренебречь и длинноволокнистым асбестом. Но, уповая на провидение и
надеясь на лучшее, я, однако, и здесь не хочу насильно принуждать тебя. Не
так я тебя воспитывал. И ты волен поступать как тебе заблагорассудится,
исходя лишь из подлинных чувств сердца и благоразумия. Однако учти, что
посылать еще кого-нибудь к мистеру Стаббсу, когда мой самый надежный
поверенный находится почти рядом с ним, я считаю совершенно нелогичным. Те
образцы асбеста, которые представил мне англичанин, весьма обнадеживают, но
я хотел бы вполне увериться насчет ресурсных мощностей месторождений, ибо
сорок процентов, которые предлагает мне Дж. Стаббс в деле, уже составляют
два с половиной миллиона в американских долларах. Проигрыш в таком деле
из-за плохой осведомленности был бы крайне нежелателен. Подумай сам. Итак, я
даю тебе время и средства на улаживание твоих личных дел, с тем и продлеваю
твою командировку до конца текущего 1913 года и хочу видеть тебя лишь в
следующем, сколь горестна ни была бы для меня подобная отсрочка. Кстати, за
это время я успею, наверное, привыкнуть к мысли, что стал уже прадедом, и
образ моей дорогой невестки, о которой я буду теперь часто думать, займет
надлежащее место в моем сердце. Таковы наши человеческие мечты! Ребенку
дается возможность взять с неба звезду, а дитя тянется к оловянной пуговице.
Впрочем, последнее вовсе не относится к твоей дорогой супруге, ибо я ничего
не знаю о ее достоинствах, равно как и о недостатках. Можешь ей передать,
если ты вообще имеешь практику объясняться с ней на каком-нибудь приличном
языке цивилизованного мира, что когда-нибудь я с удовольствием познакомлюсь
с ней, а также и с новорожденным своим правнуком, имени которого еще не имею
чести знать..."
Далее шли интимные старческие признания о самочувствии, о периодическом
мозговом полнокровии, о сердечных болях с отдачей в затылок и левую руку,
заканчивалось письмо традиционными словами родственного привета. Но,
несмотря на все эти вполне обычные формы и обороты эпистолярного документа,
в нем между строк с железной волей излагался приказ для Отто Мейснера не
показываться на глаза, пока дед не сменит гнев на милость. А для смягчения
его ганзейского духа нужно было внуку выполнить в первую очередь деловое
поручение, то есть съездить в Тувинскую страну и самому измерить линейкой
длину волокон местного асбеста, взяв его на пробу из разных мест добычи.
Итак, существовал уже документ, в котором письменно утверждалась вечная
разлука Фридриха Мейснера с любимым внуком, - дед крупно, с наклоном влево