"Лилия Ким. Библия-Миллениум (Книга 1) " - читать интересную книгу автора

только благодаря отцовскому влиянию и деньгам его "тянут за уши" из класса в
класс, с курса на курс. Только потому, что он "сын Иуды". Онан отчетливо
вспомнил себя на линейке, в красивой отглаженной форме, в новых начищенных
ботиночках, с ярким портфельчиком. Голос директора звенит внутри школьного
двора, как ложка в стакане:
- Онан, ты понимаешь, что ты, именно ты, - позор школьной пионерской
дружины? Ты единственный в школе, а может, и во всем городе, получивший
восемь двоек в году и "неуд" по поведению. Только из уважения к твоему отцу,
исключительно достойному, честному и одаренному человеку, мы не оставляем
тебя на второй год, а ограничиваемся выговором в присутствии твоих
родителей, товарищей, совета дружины. Публично мы требуем от тебя слова, что
летом ты будешь усиленно заниматься и оправдаешь оказанное доверие. Я хочу,
чтобы в присутствии всех нас - близких тебе людей, искренне желающих, чтобы
ты стал достойным гражданином нашей страны, - ты торжественно поклялся...
Онан отчетливо ощущал себя поленом, от которого требуют торжественного
обещания по осени зацвести, созреть, налиться и выдать тонну виноградного
сока. Он поднял глаза: отец в парадном кителе сверкает металлом орденов на
солнце, как промышленная соковыжималка. Иуда от стыда за сына гораздо
краснее знамени дружины, глаза его сверкают, они почти безумны.
Настойчивое хихиканье раздалось в передних рядах, распространившись
мгновенно по всему детскому сборищу. Брюки Онана намокли, по ногам потекло.
Утром следующего дня Онан попытался подняться. Во всем теле была
ужасная ломота, ботинки отца, подбитые гвоздями и металлическими подковками,
не оставили на нем живого места. Он не стал калекой только потому, что мать,
упав на него, закрывала своим телом, до тех пор пока Иуда не успокоился.
Когда муж и отец ушел, мать с сыном еще долго лежали на полу детской,
тихонько всхлипывая. Затем Шуа молча сделала Онану йодную сетку на
фиолетово-черные синяки. Потом сняла халат, подставив сыну спину. Он так же
молча, сосредоточенно рисовал решетки, запирая кровоподтеки, чтобы они не
разбегались по широкой спине матери.
Осенью он перешел в другую школу. Полено поместили в другую среду, но
сока оно так и не дало. Зато, разглядывая в зеркале свои синяки и ссадины,
Онан впервые встретил того, кто воспринял его боль как свою...

[+++]

Онан с досадой отшвырнул учебник. Заливаясь слезами, захлебываясь в
рыданиях, пинал ногами неприступные книги. Слезы закончились, и он просто
хрипел, лежа на полу, кислород вокруг заканчивался. Держась за горло, он
сбежал вниз, в грязную каморку возле кухни, где старший брат уже полгода
проводил целый день, чтобы не попадаться на глаза жене, отцу или матери.
Почти выбил хлипкую дверь. Ир удивленно оторвал глаза от маленького
нецветного телевизора. Онан почти влил себе в глотку всю бутылку дешевого
бренди, любовно припасенную старшим братом на вечер. В области желудка стало
невыносимо противно и тяжело. Онана сразу стошнило. Он блевал старательно,
ожидая, что неудачник, сидящий внутри него, грохнется на пол комком серой
слизи. Онан сможет растоптать эту тварь ногами! Но пол покрывался только
грязно-коричневой, отвратной жижей. Онан упал в собственную блевотину,
раздирая ногтями в кровь свою грудь и живот, пытаясь вырвать из себя эту
чертову амебу хоть вместе со всеми внутренностями.