"Росс Кинг. Домино" - читать интересную книгу автора

Однако я нисколько не обманываюсь насчет моего молодого собеседника.
Что бы ни предполагал этот миловидный юноша обнаружить под моей маской,
интереса он ко мне не испытывает ни малейшего. Он (чтоб его!) даже не
поднимает на меня глаз, поглощенный созерцанием куда более привлекательного
личика, которое получил из моих рук. Именно этот портрет и свел нас чуть
раньше среди кружащихся в гостиной пар - фарфоровая миниатюра моего
собственного изготовления. Я уронил ее на пол - уверяю, чисто случайно, - и
этот вострый юнец был так любезен, что достал ее из-под хозяйского
шахматного столика красного дерева, куда ее занесло после столкновения с
туфлей одного из танцоров. Возвращая мне миниатюру, он в недобрую секунду
скользнул по ней робким взглядом, а всех робких молодых людей, которым
когда-либо попадалось на глаза это лицо, ожидала одна и та же участь. В этом
мне можно верить, ибо к подобным ему робким молодым людям в свое время
принадлежал и я сам.
- Бога ради, кто это? - Он взглядывает на меня, а потом опять на
прекрасную приманку у себя в ладони. Эдакое сочетание импульсивности и
трогательного mauvaise honte* [Ложный стыд (фр.).] - Портрет похож на
оригинал? Второй такой красавицы мир не видывал! Молю, сэр: она сейчас жива?
Я поднимаю руку, останавливая этот поток вопросов, и красивое лицо
юноши наливается румянцем. Наполнив две чаши крыжовенным вином, я пододвигаю
ему одну из них, а сам между тем достаю из его ладони изображение и,
пропуская мимо ушей протесты юноши, прячу в складках своего венецианского
плаща. За дверью звучат раскаты смеха; это другие маски веселятся в галерее
и восьмиугольной гостиной, где, дабы развлечь собрание богинь, дриад и
прочих ряженых, играет струнный квартет.
Не знаю, виновато ли в том общее тяготение к античности, но в сидящем у
моих ног с открытым, без маски, лицом юноше я увидел Ганимеда кисти
Корреджо: вчерашний мальчишка, розовая кожа, обилие кудрей и большие,
желудевого цвета глаза. Ганимед... Да, присвою ему, за незнанием настоящего,
имя Ганимед, ведь много лет назад, таким же зеленым юнцом и - по
совпадению - в той же комнате, я сам получил это прозвание от женщины,
портретом которой он только что любовался.
- Итак, - произнес я, - вас интересует прежде всего миниатюра, ее
оригинал, а не я - художник.
Он снова приготовился возражать, но я не дал ему такой возможности.
- Отлично. Понял. Вас поразило в самое сердце ее лицо. Что ж. Да,
портрет верен оригиналу, если я не переоцениваю свои способности художника.
Не сочтите за нескромность - сходство схвачено удачно. Я был влюблен в нее
тогда, отсюда такая живость цвета и рисунка.
- Как же хороша, - повторяет без особой надобности Ганимед, и я
мимолетно спрашиваю себя, какое чувство при этом испытываю: зависть или
удовольствие от того, что написанная мною безделица разожгла в нем такое
пламя.
- Что до вашего второго вопроса, - продолжаю я, - то нет, ее нет в
живых. Она умерла более четырех десятков лет назад. Вы влюбились в портрет
мертвой женщины, - добавляю я с некоторым нажимом, желая понаблюдать, как он
от этого удара вновь зальется румянцем, подобным вину, которое мы пьем. -
Да! Изящная шейка, которую вы так любовно разглядывали, побывала в руках
палача на Тайберне, перед глазами грубой толпы.
- Эта женщина была преступницей? Невозможно поверить!