"Андрей Кивинов. Двойной удар, или Охота на павиана." - читать интересную книгу автора

его рту и, чуть приоткрыв узкие старческие глаза, в пятитысячный раз
прошептал: "Помни, Флавиан, лошадь..." Ну и так далее. Я скорбно опустил
голову и закрыл его веки легким движением ладони - сверху вниз.
Монахи произвели обряд, сопутствующий полету души славного сына
тибетского народа на небо, а тело Ли Му Пая отнесли за ворота, облили
бензином и подожгли.
Что бы мне потом ни говорили насчет тибетского долголетия, тем более
бессмертия, я скептически ухмылялся и вспоминал своего сэнсэя, который не
дотянул и до ста сорока пяти.
В общем-то я оказался у монахов случайно. Самолет, следующий по
маршруту "Москва - Брахмапутра" и несший на своих крыльях группу советских
военных советников без членов их семей, зацепился за пик Дружбы народов и
спикировал в одно из ущелий горного Тибета. Как мне ни страшно об этом
вспоминать, но все погибли, кроме меня, потому что я на этом самолете не
летел. Я был на втором, посланном на поиски первого.
Мне едва исполнилось пять лет, когда моя мама, дружившая тогда с дядей
Вовой, военным летчиком, предложила мне прокатиться на самолетике.
Прокатились. То ли дядя Вова что-то напутал с топографией и картами, то ли
штурман страдал всеми известными социальными явлениями, но наш лайнер
пролетел метров на десять дальше первого. Я единственный, кто уцелел после
чудовищного взрыва. За несколько секунд до падения я отправился в хвост
поболтать со стюардессой. Девчонки в хвосте не оказалось, она крутила
хвостом с радистом, и я было хотел вернуться, но в этот момент мы упали.
Очнулся я метрах в тридцати от места катастрофы, почти невредимый, если
не считать рассеченной пятки. Осмотрев себя, я понял, почему остался жив.
Объяснить? Подгузники "Либерро" - лучшие друзья малышей. Мама,
вероятно, полагала, что мне следует носить их до женитьбы. Тем не менее я
им и ей весьма благодарен.
Однако положеньице-то у меня было - друзьям не пожелаешь. Я сел и стал
плакать.
Именно мой плач и привлек молодого китайца Чон Лая, шедшего с Голубой
долины в монастырь Шао-Мао. Почесав свою бритую под орех голову, Чон Лай
подобрал меня, стюардессину бижутерию, золотую челюсть дяди Вовы и
притащил все это Верховному Ламе. Меня передали на воспитание Ли Му Паю, а
золотишко помыли.
Я был благодарен китайцам. Они побрили меня, научили своему языку,
обратили в свою веру и дали наконец поесть. Соотечественники, разумеется,
меня не искали, считая погибшим, а я при всем желании дать о себе весточку
на родину не мог.
Боевым искусствам, этой неотъемлемой части восточной культуры, я начал
обучаться с шести лет. Впитывая в себя философию Дэ-Ци-Бэлл, я постигал
искусство дай-вдзынь, готовя душу к предстоящим испытаниям. Но когда дошла
очередь до подготовки тела и когда мой спарринг-партнер, маленький китаец
Ли Сунь, съездил мне в прыжке по неокрепшим ушам, я забыл про дай-вдзынь и
Дэ-Ци-Бэлл, схватил валявшийся рядом кол и врезал ему по неокрепшему
черепу.
Говорили, что Ли Сунь приехал в Шао-Мао овладеть искусством
единоборства, чтобы отомстить за своего брата, убитого на турнире в
Тайване местным чемпионом. После моего удара Ли Суня унесли к
монастырскому знахарю, который впоследствии лечил его полгода, но так и не