"Юрий Кларов. Печать и колокол (Рассказы старого антиквара) " - читать интересную книгу автора

крытый голубым тонким сукном.
Но ещё больше оробел он от вида сидящего перед ним на столице
князя.
Истинно князь! Алого цвета ферязь с собольим подбоем и
самоцветами заместо пуговиц. Под ферязью - кафтан серебряной парчи с
воротником, расшитым шелками да золотом, на пальцах - перстни, а глаза
под кустистыми бровями так и сверлят, так и буравят. И вышибли эти
страшные глаза из головы бедного пономаря всё, что он видел, знал и
помнил. Загудела голова набатным колоколом. Попробуй разберись тут,
что быль, а что небыль, что самолично видел, а что от сновидений да от
людских пересудов пришло. И, как тогда на колокольне, вновь стал
пономарь мокрым от пота.
Не оставь, господи! Помоги, господи, рабу твоему!
Немея языком под студёным взглядом грозного князя, пономарь
отвечал на вопросы сбивчиво и бестолково.
Доподлинно ли Битяговский со товарищи зарезали царевича? Неведомо
то пономарю. Что неведомо, то неведомо... Пошто ж в набат ударил? А
как не ударить, когда над царевичем смертоубийство свершили? Выходит,
видел, как царевича зарезали? Вроде видел. А не померещилось ли с
похмелья? Может, и померещилось... А коли померещилось, то пошто он,
вор, супротив великого государя воровал, народ смущал? Того пономарь
не ведает... Видать, дьявол попутал.
"И на голову слаб, и умом грабленый", - определил Шуйский,
допрашивая пономаря, но от пытки всё же не отказался.
Однако ничего толкового пономарь не сказал и под пыткой. А когда
его стали горящими вениками охаживать, то он лишь кричал дурным
голосом, а затем телом обмяк и глаза под лоб закатил.
Его облили водой, немчина лекарь смазал ожоги целебной мазью.
Затем подвесили его за ноги вниз головой над костром. Вконец про всё
забыл пономарь: и про небо, и про золотое солнце, и про грозного князя
со студёным взглядом. Обезумел пономарь от нечеловеческих мук. Завыл
он, извиваясь над костром, и закричал нечеловеческим голосом, что
вместо царевича другого зарезали, что спрятали царевича люди добрые.
Жив Димитрий! Жив! И вступится Димитрий за всех сирых и убогих,
что такую муку за него приняли, и перевешает он всех бояр да князей, а
князя и боярина Шуйского, душегуба проклятого, за ноги над горящими
угольями подвесит и прикажет ему ребра калеными щипцами ломать...
Такое несусветное кричал бедолага, что подьячий и записывать
перестал.
Хмыкнул князь в бороду и приказал палачу ещё угольев подложить.
Только опоздал князь: ничего он уже пономарю сделать не мог - ни
доброго, ни дурного... Преставился пономарь.
Так несчастным перед смертью было брошено семя, которое попало в
благодатную, взрыхлённую народным горем почву. Скоро из этого семени
вырастет предание о печати, оттиск которой мы с Василием Петровичем
рассматривали в старой немецкой книге, о чудесном спасении царевича от
козней Бориса Годунова, о Марии Фёдоровне Нагой и о мастере на все
руки Прокопе Колченогом...
Между тем князь Шуйский и окольничий Андрей Клешнин отбыли в
Москву, где Шуйский доложил великому государю об угличском деле.