"Юрий Кларов. Арестант пятой камеры" - читать интересную книгу автора

Парубец, - отбросьте все лишнее, все, что вам мешает!
И сам Парубец умел "отбрасывать лишнее". Уже много лет спустя, когда
Стрижак-Васильев отбывал вместе с ним ссылку в Мезени, он не переставал
поражаться последовательности Андрея не только в большом, но и в малом.
Пожалуй, тот был единственным в колонии ссыльным, который никогда не
отвлекался ни на что с его точки зрения бесполезное. Он "просто так" не
ходил в гости ("Общение оправдано лишь тогда, когда имеет рационалистическую
нагрузку"), почти не читал художественную литературу, отказывался от участия
в редких вечеринках, вносивших хоть какое-то разнообразие в постылую жизнь
ссыльных, и избегал политических дискуссий ("Зачем? Я заранее знаю, кто что
будет говорить. Эсеры обзовут нас "ленинскими молодцами". Меньшевики поорут
о "сектантах", "революционных алхимиках" и "ура-революционерах". Потом, как
положено, выступит кто-нибудь из наших и обругает их. А когда исчерпаете все
аргументы, то запоете "Сибирскую кандальную": "Спускается солнце за степи,
вдали золотится ковыль. Колодников звонкие цепи взметают дорожную пыль..."
Верно?.. Так ты лучше спой соло и займись гирями. Очень хорошо плечевой пояс
развивают, а это всегда пригодится...")
Стрижак-Васильев окинул взглядом комнату и, обнаружив под кроватью
двухпудовую гирю, улыбнулся: Андрей был по-прежнему верен себе. "Неужто он
привез эту гирю из Челябинска? С него станется..."
Хотя Парубец обживал номер всего второй день, казалось, что он
поселился здесь давно. Обе комнаты, ничем не похожие на те, которые он
занимал в Челябинске, тем не менее чем-то напоминали его прежнее жилье.
Стрижак-Васильев разделся, отыскав пепельницу, закурил. На овальном
столике у окна лежала кипа гранок. Они предназначались для первых номеров
газеты "Советская Сибирь".
Он взял несколько лепт пористой, шершавой бумаги со вдавленными
буквами. Среди фронтовых сводок, корреспонденции о борьбе с тифом были
список расстрелянных колчаковцами партийных и советских работников во главе
с Нейбутом и письмо Масленникова, Рабиновича и Вавилова, переданное ими из
омской тюрьмы накануне казни. Когда Стрижак-Васильева в апреле 19-го
доставили из иркутской тюрьмы в омскую, всех троих уже не было в живых. О
письме он знал от своего соседа по камере. Теперь ему представилась
возможность прочесть письмо...
"...Мы верим, что недалек тот час, когда весь мир сольется в общей
борьбе с Великой Российской революцией против угнетателей и паразитов. ("Как
рассказывал очевидец расстрела, Михаил Рабинович во время залпа был только
ранен и его потом добивали...")
Мы верим, несмотря на то, что царские холопы во главе с Колчаком
железом и кровью стремятся задушить малейшее проявление живого дела
освобождения... Уже сейчас вся Сибирь покрыта сетью восстаний крестьянских
масс. Несмотря на дикую расправу белогвардейской сволочи, вплоть до сжигания
и уничтожения целых семей, революционное движение растет все шире и шире!..
Умирая в момент напряженной борьбы рабочего класса с мировой
буржуазией, зная, что через день нас уже не будет в живых, мы с радостью
умираем за рабочее дело освобождения рабочих и крестьян".
"Радость" и "умирать"... Трудно было найти два других столь
несопоставимых слова. Чья эта фраза? Рабиновича, Вавилова, Масленникова?
Скорей всего, Масленникова, неистового Саши Масленникова, бывшего студента
Петербургского университета, бородача с улыбкой ребенка и по-детски наивными