"Юрий Кларов. Арестант пятой камеры" - читать интересную книгу автора

"Крестьянская секция подива", "Культурно-просветительная секция",
"Завподив"...
На втором этаже гостиницы (номера "люкс") ни шума, ни табличек не было.
Здесь размещались работники Сиббюро, которые ведали подпольными
большевистскими организациями и партизанскими отрядами в тылу Колчака (с
сентября 1919 года функции Сиббюро значительно расширились: на него были
возложены обязанности по организации на освобожденных территориях советских
и партийных органов и восстановлению народного хозяйства. Иван Никитович
Смирнов выступал в трех лицах: члена Сиббюро ЦК, председателя Сибирского
ревкома и члена Реввоенсовета Пятой армии).
Стрижак-Васильев прошел в конец безлюдного коридора и открыл обитую
светло-коричневой кожей дверь 21-го номера. В номере никого не было, но на
массивном письменном столе белела прижатая бронзовым купидоном записка,
которая извещала о том, что хозяин "люкса" находится сейчас у "Никитовича",
то есть у И.Н. Смирнова, и будет через 30 - 40 минут. Стрижак-Васильеву
предлагалось использовать время по своему усмотрению. Он мог пообедать
("рыба и хлеб в шкафу, а хорошо поищешь, найдешь и что и покрепче - "его же
и монаси приемлют"), выпить чаю ("чайник там же") или поспать ("только не
ленись и сними с кровати покрывало - собственность РСФСР").
В сравнительно короткой записке было четыре синтаксических и три
грамматических ошибки... В этом был весь Парубец. В прошлом токарь на заводе
Розенкранца, а с 1902 года профессиональный революционер, известный в
партийных кружках Москвы и Петрограда под кличкой "Металлист", он никогда не
учился ни в гимназии, ни в реальном училище. Это, однако, не помешало ему в
совершенстве освоить немецкий язык и довольно сносно французский, свободно
ориентироваться в философии, экономике, политике и считаться среди эсдеков
признанным авторитетом по аграрному вопросу. Но с грамматикой у Парубца
всегда не ладилось... И секрет тут заключался не в отсутствии свободного
времени (пять лет тюрьмы и ссылки могли восполнить любые пробелы в
образовании), а в своеобразной принципиальной установке. Парубец считал себя
рационалистом и подчинял все требованиям "целесообразности". Поэтому он
делил знания на две части: нужные революционеру, а следовательно и ему, и не
нужные, лишь обременяющие один из важнейших инструментов преобразования
мира - голову - ржавчиной бесполезных сведений. Немецкий язык требовался для
изучения в оригинале произведений Фейербаха, Гегеля, Маркса, Каутского.
Французский - для ознакомления с энциклопедистами и утопистами. В
перспективе знание языков могло потребоваться при осуществлении мировой
революции. Точно так же необходимы были философия, экономика, знание
военного дела, физическая закалка. А грамматика, поэзия, живопись, музыка -
все это лишь отвлекало подпольщика от его главного занятия - революционной
деятельности.
С "рационализмом" Парубца и с ним самим Стрижак-Васильев познакомился
еще в 1903 году, когда двоюродный брат, студент-политехник, затащил его на
квартиру, где собирался кружок эсдековски настроенной молодежи.
На Стрижак-Васильева всегда, а особенно в молодости, производили
впечатление не столько теории, сколько воплощавшие их люди. А руководитель
кружка - широкоплечий, в лопающейся на груди атлета суконной косоворотке, с
уверенными жестами - как будто специально был создан для того, чтобы
поражать юношеское воображение.
- Если хотите из подмастерьев революции стать ее мастерами, - гремел