"Юрий Кларов. Арестант пятой камеры" - читать интересную книгу автора

повседневной работой. Участие в вооруженных выступлениях, ликвидация
провокаторов, стойкость во время пыток и мужество перед казнью - все это
воспринималось как само собой разумеющееся и не вызывало ни восхищения, ни
удивления. Удивлялись тогда, когда человек вел себя иначе. Но это случалось
не часто...
И когда в тот ноябрьский день 1919 года Стрижак-Васильев, предъявив -
уже в который раз! - свои документы красноармейцу у подъезда гостиницы
"Лондон", вошел в отделанный мрамором просторный вестибюль, у него, видимо,
было такое же будничное лицо, как на фотографии. В конце концов, и переход
линии фронта, и арест Колчака, и задержание поезда с золотым запасом
России - все это почти не выходило за рамки привычного термина "партийное
поручение". Да и слово "почти" относилось не столько к самому заданию,
сколько к тем отношениям, которые по неизведанным законам случайности
сложились между "верховным правителем" Александром Колчаком и связным
Сиббюро Стрижак-Васильевым, отношениям странным и, по мнению
Стрижак-Васильева, несколько забавным. И в конце 1918 года, когда адмирал
Колчак стал диктатором, Стрижак-Васильев в кругу друзей любил вспоминать,
как в 1905-м старший лейтенант Колчак по-отечески наставлял мичмана
Стрижак-Васильева, позволившего себе высказать в офицерском обществе
несколько крамольных фраз... Тогда Колчак был лишь одним из многих офицеров
Российского флота. Впрочем, выше того уровня он не поднялся и тогда, когда
превратился в "верховного правителя", белую пешку на шахматной доске
истории. Белая пешка не прошла, да и не могла пройти положенного числа
клеток, чтобы стать королевой. Но это не помешало ей залить кровью всю
Сибирь, и среди этой крови была кровь друзей Стрижак-Васильева: Арнольда
Нейбута, Александра Масленникова, Михаила Рабиновича, Павла Вавилова... note
1
В гостинице "Лондон", уютной и комфортабельной, о которой командующий
иностранными войсками в Сибири генерал Жанен говорил, что если бы не
по-английски уродливые горничные, то ее смело можно было бы называть
"Париж", почти весь вестибюль был завален ящиками и мешками с захваченными в
колчаковских учреждениях и штабах документами. Возле неразобранных папок с
унылым видом расхаживал в сопровождении господина в диагоналевых брюках со
штрипками - по всему видно архивариуса - щеголеватый командир из штабных.
- Воевать надо было, а не бумажки писать. Ишь сколько написали! -
бурчал штабник, брезгливо тыкая носком сапога в бумажные холмы. - Писатели,
мать их за ногу! Я бы всех этих "писателей" через одного к стенке ставил...
Вот так, друг ситцевый!.. Верно говорю, а?
- Совершенно справедливо, товарищ краском, - поспешно соглашался
господин в диагоналевых брюках. - Совершенно справедливо!
Возле конторки портье два писаря любезничали с миловидной сестрой
милосердия. Откидывая назад стриженную "под фокстрот" голову, она так громко
взвизгивала, словно ее щекотали.
По узким проходам, через бумажные завалы, ловко лавируя, пробегали
порученцы, ординарцы, лекторы, артисты созданного при политотделе дивизии
театра, полковые и дивизионные корреспонденты.
Стрекотали пишущие машинки, скрипели новенькие - только что со склада -
трофейные ремни портупей, хлопали двери номеров.
Стрижак-Васильев обратил внимание, что на дверях, еще вчера
по-младенчески голых, уже висели таблички с надписями: "Политком",