"Юрий Кларов. Арестант пятой камеры" - читать интересную книгу автора

Город, познавший за время гражданской войны Советскую власть, Временное
сибирское правительство, эсеровскую Директорию и диктатуру "верховного
правителя" адмирала Колчака, научился быстро применяться к обстановке.
В центре снова вспыхнуло электричество. Из вечера в вечер зажигали
фонарщики на окраинах газовые фонари. Запрыгали по обледеневшей и
выщербленной мостовой, оглашая улицу хриплыми гудками, автомобили; зазвенели
по льду серебристым звоном подковы рысаков. Во дворах вновь появились
бродячие шарманщики и предсказатели судьбы. Шарманщики крутили ручки
шарманок и пели о любви, а предсказатели обещали омским обывателям деньги,
покой и безоблачное счастье...
Время от времени резкие порывы ветра, дующего с Иртыша, заполняли город
запахом гари и копоти. Этот запах напоминал о тифе, смерти, вшах и сжигаемых
за городом трупах. Но он не в состоянии был не только остановить, но даже
замедлить вечное течение жизни. Люди старались забыть, что у них существует
обоняние. И это им удавалось. Они не замечали ни запаха гари, ни жирных
пятен сажи на снегу. Они хотели жить, и они жили...
И человек в черном полушубке, остановившись возле слепленной
ребятишками из грязного снега бабы, вспомнил врезавшиеся в память слова из
Екклезиаста:
"Кто находится между живыми, тому еще есть надежда, так как и псу
живому лучше, нежели мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего
не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана
забвению, и любовь их, и ненависть их уже исчезла, и нет им более части во
веки веков ни в чем, что делается под солнцем".
Вместо носа у снежной бабы была гильза от винтовочного патрона. Человек
в черном полушубке вытащил из смерзшегося снега гильзу, повертел в пальцах,
отшвырнул и подумал, что живому псу все-таки лучше только в том случае, если
он не осознает себя псом...
Пройдя по лабиринту узких и кривых переулков, он вышел на главную улицу
города - Атаманскую (ревком никак не мог решить, как ее назвать: "Имени
Третьего Интернационала", "Улица Реввоенсовета Пятой армии" или "Проспект
революции"?). У него было еще полчаса времени, и он шел не спеша, с
любопытством присматриваясь к жизни улицы. Не доходя до деревянного моста
через Омку, перешел на противоположную сторону и, поймав себя на том, что
перешел мостовую наискосок (нет ли филеров?), улыбнулся: привычки,
приобретенные за годы подполья, постоянно давали о себе знать. Учитывая, что
через несколько дней ему вновь предстоит работать в тылу Колчака, это
неплохо. Сколько он был среди своих? Три месяца. В условиях гражданской
войны не такой уж маленький отпуск...
С дверей почти всех лавок, расположенных на Атаманской, были сняты
повешенные в день прихода красных замки. На пузатых каменных тумбах
появились афиши цирка. Открылись столовые, кухмистерские. Только по-прежнему
были наглухо забиты досками окна излюбленного офицерами кафешантана
"Чалдоночка", где до последнего дня пребывания белых можно было за золото
получить все, кроме птичьего молока. Впрочем, птичье молоко вполне заменяли
веселые девицы на эстраде. И девицы, и хозяин кафе по приказу комиссара
дивизии сразу же после взятия Омска были привлечены к тифозной повинности...
Почти после каждого квартала человека в полушубке останавливали
патрули. Настораживал не столько он сам, сколько его одежда. Подобные
полушубки считались отличительным признаком анненковских офицеров из полка