"Григорий Климов. Имя мое легион (роман)" - читать интересную книгу автора

его творческого потенциала, и просил прибавки. При этом он
поддергивал штаны и говорил:
- Смотрите! Даже шкеры спадают...
И еще Остап жаловался, что от сотрудничества с
политсоветником Чумкиным у него появилась язва желудка. Вместо
лекарств Остап всегда держал на письменном столе большую бутыль
с молоком. Как только Чумкин появлялся в дверях, Остап поспешно
хватал свою бутыль и пил молоко прямо из горлышка.
- Оглоедов, что это вы там сосете? - спросил
политсоветник.
- Это чтобы успокоить мою язву,- объяснял
Остап.- Собственно говоря, я должен был бы попросить у вас
специальную прибавку на молоко. Как на вредном производстве.
- Молокососы! - буркнул Чумкин. - Устроили мне здесь
детскую комнату.
- Прошу не выражаться,- обиделся Серафим Аллилуев,- Я
вам не мальчик.
- А кто же вы такой - девочка?
- Я и не мальчик, и не девочка.
- Знаем мы вас, поэтов,- желчно прошипел Чумкин.- Все
вы недоделанные.
Когда за полйтсоветником закрылась дверь, Остап вздохнул:
- У него даже родная мать отравилась, когда он родился. А
с женой они живут так: он на третьем этаже, а она на четвертом.
Если Давид Чумкин служил на радио "Свобода" в качестве
чертополоха, а Остап Оглоедов в качестве бурьяна, то зато
Серафим Аллилуев был настоящей ромашкой. Его бабушка, дочь
раввина, сбежала из дома с беспутным монахом-расстригой, чем
заслужила себе всеобщее проклятие родни, долго еще посыпавшей
голову пеплом. Отец Серафима был журналистом, атеистом,
морфинистом и другом футуриста Маяковского.
Потом Маяковский покончил самоубийством, отец бесследно
исчез во время Великой Чистки, а Серафим попал в беспризорники.
Там он научился богемной жизни, перепробовал все виды
наркотиков, затем заинтересовался спиритизмом.
- А ты духов видел? - спрашивали его.
- Конечно,- отвечал Серафим.Когда марафета нанюхаешься
- все увидишь.
Надо признать, что большой писатель Остап Оглоедов был
большой только ростом. Зато маленький поэт Серафим Аллилуев
хотя ростом и маленький, но поэтом он был настоящим.
Черноволосый и черноглазый, с торчащим вперед острым носиком,
он молился на поэзию Бориса Пастернака и считал себя его
последователем.
- Пастернак и петрушка,- комментировал Остап Оглоедов.
Лучше всего Серафим писал свои стихи тогда, когда ему хуже
всего жилось, когда он бегал по улицам, оборванный, голодный и
холодный, или когда он проигрывался в пух и прах в карты, чем
он потом долго хвастался. Он любил побеседовать в стихах с
пустым местом или с разрушенным домом, или с засохшим деревом,