"Николай Климонтович. Мы, значит, армяне, а вы на гобое " - читать интересную книгу автора

непредвзятому наблюдателю стало бы ясно, что исход ее предрешен.
Поначалу новая знакомая - ее звали Анна - держалась скромно, мало
говорила, терпеливо слушала, читала те книги, что он ей рекомендовал, не
те - не читала, не мешала трепаться по телефону с многочисленными
подружками, готовила, прибирала, в постели была нетребовательна - в меру
страстна, но не мешая высыпаться. У нее был старенький жигуль-копейка,
наследство от папы, пересевшего на Волгу; на нем она отвозила в
химчистку-американку концертный смокинг Гобоиста, его пиджаки, брюки, плащи
и клетчатые пледы, которые он любил и которые лежали у него на всех креслах
и диванах.
Она была не умна, но и не глупа, закончила некогда университет,
получила специальность программиста и производила впечатление человека,
какое-то время прожившего в интеллигентном обществе; не была она и добра, но
не бывала и зла; не была расточительна, но и жадна не была; не была красива,
но привлекательна, подчас очень мила; ни горяча, ни холодна - к таким теплым
без прихотей женщинам легко привыкают.
К сорока пяти, что, быть может, и рановато, Гобоист притомился от
богемной таборной жизни. Он устал от международных аэропортов, от гостиниц
Лазурного берега, от бассейнов в отелях, от предупредительных горничных,
являющихся сменить полотенца, когда их никто не ждет, от журналистов, от
однообразных шведских столов по утрам с жидким кофе, непременным джюсом,
тостами и джемами, от счетов за мини-бары, которыми он, проклиная сам себя,
все время пользовался, ввалившись в номер после концерта. Короче, он устал
кочевать: собирать чемоданы, едва их распаковав, таскаться по сувенирным
лавкам или по магазинам на Риволи, где привык покупать приличное белье своим
московским дамам - невинное пристрастие: любил, когда белье при нем
примеряли; устал от нот, от собственных музыкантов и от
пройдохи-администратора, даже от хваткого импресарио-испанца, который сделал
ему немало добра; и, как это ни странно звучит, он устал от денег. У
Гобоиста их вечно кто-то занимал и требовала первая жена - на сына, какового
он практически не знал и которого воспитал второй ее муж, богатый адвокат;
кроме того, деньги все время приходилось тратить и, едва вернувшись в
Москву, сидеть с дамами в осточертевших кабаках и шататься по антикварным
лавкам; денег было достаточно много для того, чтобы их вечно нехватало.
Он хотел сидеть дома. В халате и тапочках. Смотреть днем телевизор,
чесать за ухом покладистое преданное существо - собаку или женщину, с утра
пить кофе с коньяком, не опасаясь запаха алкоголя изо рта, потому что не
надо садиться за руль, и уже в два сделать себе первый дайкири, не жалея
рома и не думая даже взглянуть на часы.
Он многого добился. После выигранного в двадцать один конкурса обрел
известность в музыкальных кругах, много солировал, потом возглавил
собственный духовой квинтет, концертировал по всему миру, но, как это и
бывает обычно в середине мужской жизни, понимал, что той славы, о которой он
честолюбиво мечтал в юности, у него уж никогда не будет; и дай Бог подольше
сохранить даже тот потолок, в который он уже уперся. Гобоист был достаточно
откровенен с собой, чтобы знать, что жизнь его во многом не удалась, пусть
для многих его успехи - предмет зависти и бесплодных стремлений; что по
большому счету он неудачник: по-прежнему любит музыку, любит свою волшебную
деревянную флейту, но устал от всего, что вьется вокруг так называемого
искусства, прежде всего - от людей, и почти разучился это скрывать; он