"Николай Климонтович. Конец Арбата (Повесть)" - читать интересную книгу автора

кажется, и здесь отдохнуть не придется: пришел новый бригадир - надо,
сержант перевелся в наш взвод - давай, с ком. роты поехали в командировку -
ну тут сам бог велел. Закончили работу в командировке - святое. Вот только
откуда деньги берутся? На руки мы получаем очень мало, да и то не всегда.
Как заработаем.
Однако при здешней системе, конечно, как бы мы ни работали, ничего не
заработаешь. Но нас ротный выручает. Наверное, вся его получка уходит. В
остальном выручаем мы его. Выработка в роте более 100% нормы. А его за это
по головке гладят. Живем в полном согласии... Как видишь, все идет отлично.
Плохо одно - местность. Голые сопки и военный городок. Жены офицеров и дети.
Гражданских видим очень мало. Но, кажется, служить здесь недолго, скоро
переедем..."

Так Шурка писал из Забайкалья в конце лета 67-го года. Уточню: в кафе
"Молодежное" на Горького в те годы работал рок-клуб, и это было единственное
в Москве место, где всякий вечер можно было легально слушать живую,
имитировавшую "западную" поп-музыку.
Наряду с понятной юношеской бравадой в этом письме есть следы и
ненаигранной эйфории: наверное, Шурка и вправду вздохнул вольней,
избавившись - пусть на время - от своих восемнадцатилетних проблем. Кажется,
он уже устал в одиночку нести груз собственной свободы - очень понятное
ощущение юного человека,- и странным образом армейские порядки поначалу
пришлись по нему. Заканчивается это письмо так: "Кстати, как там Неля? Ты ей
не звонил случайно? Если не звонил, то позвони.
Ее телефон Б-3-78-78. Скажи, чтобы зашла на почту за письмом. Я ей
написал. Это единственное тебе поручение, я знаю, как ты неохотно их
исполняешь..." Дальше идут приветы моим приятелям, которых он знал: уже
через несколько месяцев передавать приветы кому бы то ни было Шурка
прекратит.
Письма, судя по аккуратно проставленным датам, в первый год он писал
мне часто и регулярно - по три в месяц. Писал на ученических тетрадочных
страничках то в клетку, то в линейку, пару раз на листочках, вырванных из
блокнота, причем без орфографических ошибок и без единой помарки.
"Многоуважаемый
Николай Юрьевич! Наконец-то ты вступил в пору юношества, поскольку
сокрушаешься о потерянном веселом отрочестве",- так начинается одно из
следующих писем. Писано оно через полтора месяца после того, как мне
исполнилось шестнадцать и я заканчивал девятый класс. Трудно теперь сказать,
что я сообщал тогда Шурке, но, видимо, милицейская церемония получения
паспорта произвела на меня не самое обнадеживающее впечатление.
"Тебе московские девочки кажутся потрепанными, а у меня даже таких
нет",- читаю дальше. Быть может, я в своем письме предпринимал неуклюжие
попытки утешить его: мол, немногого ты лишился. "Офицерские дочки напуганы
солдатами до смерти, ну а об офицерских женах и мечтать не приходится".
Впрочем, письмо выдержано в победных тонах: "Сейчас вечер, а утром из окна
вагона я крикну: "В гробу я видел это Забайкалье, постараюсь больше сюда не
возвращаться. Дранг на Европу, господа удавы!"
Представь себе: еду под Горький учиться на командира взвода.
После окончания пришьют лычки и будет не военный строитель рядовой, а
сержант Щикачев. К тому же я буду на должности лейтенанта..." Замечательно