"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Двадцатая рапсодия Листа " - читать интересную книгу автора

серьезно. Я вздохнул и сказал, стараясь смотреть в сторону:
- Видите ли, Володя, нынче я нашел среди своих книг сочинение господина
Чернышевского. Роман "Что делать?", запрещенный цензурою. Несколько тетрадок
из журнала "Современник", переплетенных вместе. Это ведь вы дали моей дочери
сию книжицу, не так ли?
- Что же из того? - Владимир нахмурился. - Елена Николаевна - умная и
рассудительная девушка. Почему бы ей не прочесть лучший из романов,
когда-либо написанных в России? Вы сами-то читали эту книгу? - Он произнес
все это ровным и бесстрастным голосом.
- Нет, не читал. Однако же слышал, и немало слышал, весьма нелестные о
ней отзывы. В первую голову, о нравственности, а вернее, о безнравственности
взглядов автора, - запальчиво ответил я. Надо признать, запальчивость моя
происходила оттого, что я ведь и вправду не читал книгу, а взялся о ней
судить. - Слышал буквально следующее: автор романа превозносит жизнь во
грехе и глумится над святостью брака!
Владимир искренне возмутился моими словами, а может, не столько
словами, сколько напыщенностью, с которой они были произнесены.
- Чепуха! - Он возбужденно заходил по комнате. - Это вполне даже
чепуха, то, что вы говорите, господин Ильин! Николай Гаврилович
Чернышевский - честнейший и талантливейший писатель. И книга его - о новых и
особенных людях, которых, по счастью, все больше рождается в нашей стране! О
тех, которые единственно и достойны будут жить в новом мире! Это великая
литература, потому что она учит, направляет и вдохновляет. Я перечитал роман
целых пять раз за одно только нынешнее лето и каждый раз находил в нем новые
и полезные мысли. Чтобы вы знали: никакого глумления ни над какими
святостями там нет. А есть лишь предвидение той новой морали, которая придет
на смену ханжеству и лицемерию сегодняшней жизни. И предвосхищение новых
отношений между людьми. Хотите вообразить, каковы эти отношения и каковы
герои романа? Почитайте книгу. Хотя нет, стойте. Я сейчас сам вам кое-что
прочту. - Владимир быстро подошел, почти подбежал к книжному шкафу, открыл
его и взял в руки тетрадь, лежавшую там на одной из полок в такой манере,
какую ни один рачительный книжник не должен бы допускать, - поверх книг. - Я
тут кое-что выписал, слушайте: "Рахметов отпер дверь с мрачною широкою
улыбкою, и посетитель увидел вещь, от которой и не Аграфена Антоновна могла
развести руками: спина и бока всего белья Рахметова (он был в одном белье)
были облиты кровью, под кроватью была кровь, войлок, на котором он спал,
также в крови; в войлоке были натыканы сотни мелких гвоздей шляпками
с-исподи, остриями вверх, они высовывались из войлока чуть не на полвершка;
Рахметов лежал на них ночь. "Что это такое, помилуйте, Рахметов", с ужасом
проговорил Кирсанов. - "Проба. Нужно. Неправдоподобно, конечно; однако же,
на всякий случай нужно. Вижу, могу"", - прочитал Владимир чуть нараспев, а
дочитав, посмотрел на меня с восхищением, относившимся не до меня,
натурально, а до жуткой картины, от которой я, признаться, содрогнулся. -
Что скажете? Ну, можно ли таких людей - особенных людей! - подозревать в
безнравственности и жизни во грехе? Да это же высшая нравственность и есть -
польза во имя ясного будущего!
- Это о ком же таком? - спросил я. - О факире индийском, что ли?
Я вовсе не хотел иронизировать над восторгом юноши, но прочитанное
вслух вызвало во мне действительное отвращение.
Глаза Владимира гневно сверкнули. Минуту мне казалось, что он накричит