"Федор Федорович Кнорре. Весенняя путевка" - читать интересную книгу автора Они смеялись вдвоем над таким удачным, великолепным обменом. Какой-то
матрас - и этот вечер! Нитку дутых стеклянных бус обменять на слиток золота и слоновую кость! Наплевать, что лежать немножко жестко. Как игроку, втянутому в водоворот азартной игры, когда он уже потерял голову, не жаль ничего, чем-то условным, второстепенным, нереальным начинают казаться ему имения, лошади, перстни и кареты (или зарплата, штаны, мотороллер), поставленные на карту, - и только счет очков, фишек и комбинации карт делаются реальностью, так и в последние дни их жизни все не жалели ничего, чтоб "продержаться". Занимали, делились, продавали. В море купались по десять раз, до веселого головокружения, а выбравшись и рухнув на горячий песок, не успев отдышаться, начинали какую-нибудь викторину. - Что едят комары, когда нет дачников? - Сосут нейтрино! Квазаров кусают! - Туристов из антимира едят! - Неверно, ноль очков! Почему огурцы бывают горькие? - Пес их знает! - Ответ правильный! Два очка! И через минуту бросали надоевшую игру, начинали следить за вертлявой трясогузкой, бегавшей мелкими быстрыми шажками среди лохмотьев раскисших водорослей, и горячо спорить: та это или не та, что по утрам шныряет среди палаток, подбирая крошки. Но и этот последний день кончался. - Ну как, надумала? - спрашивала после обеда в который уже раз Сафарова у Лины. С удивительной настойчивостью, хотя вроде бы и кофточку с нежным пушком вроде цыплячьего. Лина носила ее с лакированным поясом. Кофточка была любимая, и ее было очень жалко. Сначала-то Лина вообще не думала ничего продавать, даже слушать было противно, но в этот последний день, когда мальчики, которые всегда за нее платили, совсем выдохлись и, значит, ни кафе, ни музыки, ни соломинки, ничего не могло быть, она сказала Сафаровой: - Да ведь она вам не годится, она на меня только-только! И Сафарова поняла, сразу поняла, что кофточка достанется ей, и тут же предложила пятнадцать рублей. Тоня, не поворачиваясь, она все больше лежала теперь на постели, разглядывая стену, молчала и часами водила пальцем по узору обоев, грубо крикнула: - Жмотиха. Ты ей сама предлагала двадцать! - Предлагала, а она не брала. А у меня самой на дорогу только осталось. Вот нету больше! Лина стояла красная как рак; до того стыдно было за Сафарову, что готова была уступить, поскорей кончить, отвернуться, уйти. Тоня как ужаленная быстро повернулась и села. - Плюнь на нее, Линочка! Плюнь, плюнь! Я тебе дам двадцать, раз уж так! - Ох ты! Да у тебя и денег-то нет! - Ты у меня в кармане пересчитала? - Считать-то там нечего!.. Ну, ладно, я тебе двадцать дам, значит, с пояском! |
|
|