"Федор Федорович Кнорре. Весенняя путевка" - читать интересную книгу автора

Они смеялись вдвоем над таким удачным, великолепным обменом. Какой-то
матрас - и этот вечер! Нитку дутых стеклянных бус обменять на слиток золота
и слоновую кость! Наплевать, что лежать немножко жестко.
Как игроку, втянутому в водоворот азартной игры, когда он уже потерял
голову, не жаль ничего, чем-то условным, второстепенным, нереальным
начинают казаться ему имения, лошади, перстни и кареты (или зарплата,
штаны, мотороллер), поставленные на карту, - и только счет очков, фишек и
комбинации карт делаются реальностью, так и в последние дни их жизни все не
жалели ничего, чтоб "продержаться". Занимали, делились, продавали.
В море купались по десять раз, до веселого головокружения, а
выбравшись и рухнув на горячий песок, не успев отдышаться, начинали
какую-нибудь викторину.
- Что едят комары, когда нет дачников?
- Сосут нейтрино! Квазаров кусают!
- Туристов из антимира едят!
- Неверно, ноль очков! Почему огурцы бывают горькие?
- Пес их знает!
- Ответ правильный! Два очка!
И через минуту бросали надоевшую игру, начинали следить за вертлявой
трясогузкой, бегавшей мелкими быстрыми шажками среди лохмотьев раскисших
водорослей, и горячо спорить: та это или не та, что по утрам шныряет среди
палаток, подбирая крошки.
Но и этот последний день кончался.
- Ну как, надумала? - спрашивала после обеда в который уже раз
Сафарова у Лины. С удивительной настойчивостью, хотя вроде бы и
насмешливо-равнодушно, она все приставала, чтоб та продала ей коротенькую
кофточку с нежным пушком вроде цыплячьего. Лина носила ее с лакированным
поясом. Кофточка была любимая, и ее было очень жалко. Сначала-то Лина
вообще не думала ничего продавать, даже слушать было противно, но в этот
последний день, когда мальчики, которые всегда за нее платили, совсем
выдохлись и, значит, ни кафе, ни музыки, ни соломинки, ничего не могло
быть, она сказала Сафаровой:
- Да ведь она вам не годится, она на меня только-только!
И Сафарова поняла, сразу поняла, что кофточка достанется ей, и тут же
предложила пятнадцать рублей.
Тоня, не поворачиваясь, она все больше лежала теперь на постели,
разглядывая стену, молчала и часами водила пальцем по узору обоев, грубо
крикнула:
- Жмотиха. Ты ей сама предлагала двадцать!
- Предлагала, а она не брала. А у меня самой на дорогу только
осталось. Вот нету больше!
Лина стояла красная как рак; до того стыдно было за Сафарову, что
готова была уступить, поскорей кончить, отвернуться, уйти.
Тоня как ужаленная быстро повернулась и села.
- Плюнь на нее, Линочка! Плюнь, плюнь! Я тебе дам двадцать, раз уж
так!
- Ох ты! Да у тебя и денег-то нет!
- Ты у меня в кармане пересчитала?
- Считать-то там нечего!.. Ну, ладно, я тебе двадцать дам, значит, с
пояском!