"Федор Федорович Кнорре. Не расцвела" - читать интересную книгу автора

Отвернувшись от шкафа, он минуту раздумывал, куда ему теперь пойти.
Сегодня ему пришлось почти весь день ходить пешком и много стоять, так что
ноги палились усталостью. Он подошел, тяжело оперся на ручки кресла и со
вздохом глубоко погрузился в мягкое, низко осевшее под ним сиденье, даже не
заметив, как собачонка привычно быстро посторонилась, уступая ему место, и
прилегла снова.
Он хорошо сознавал, что он заметный, не совсем рядовой работник в
своей области. Он спокойно, как должное принимал от людей все эти дни слова
сочувствия, утешения, внимания... а она, из-за которой все это и
происходило, и тут оказывалась отодвинутой к сторонке, как эти платья с
повисшими поясками и пустыми рукавами.
Не было никакого сомнения, что только она сама виновата, что ничего не
сумела добиться в жизни. Она могла бы добиваться чего-нибудь. Разве не
могла она, например, продолжать учиться? Ведь они были когда-то
однокурсниками. На первом курсе они учились о ней вместе. Правда, через
некоторое время у них родился мальчик... Гм, этот мальчик... Как он мешал
тогда спать по ночам. Как торопливо и жадно дышал своим широко раскрытым
рыбьим ротиком в жару во время болезни... Когда он наконец выздоровел, они
оба еще долго звали его - Рыбкин. Теперь Рыбкину сорок шесть, он врач со
стажем, давно женат и начал уже полнеть и небрежно бриться и, встречаясь с
отцом по вечерам, редко заговаривает о чем-нибудь, кроме медицины...
А тогда Рыбкин медленно, очень медленно поправлялся, они снимали
комнату помесячно и с тревогой и тоской ждали наступления каждого пятого
числа, когда надо платить за квартиру... Платьев у нее было тогда гораздо
меньше, чем теперь. Но это были какие-то очень хорошенькие, легкие
платьица, с какими-то, кажется, манжетками... да, именно белыми манжетками
и воротничками.
И вдруг с удивительной ясностью он вспомнил ее тоненькую, нежную шею,
так оживленно и легко поворачивающуюся в отложном полукруглом воротничке,
ее мягкий розовый подбородок с ямкой - и с беспощадным отвращением к самому
себе понял: ну в чем таком на всю свою жизнь могла оказаться виноватой эта
девочка с ее открытой, слабой шейкой в отложном воротничке? Ну сколько
могло быть там ее вины по сравнению с его собственной виной перед ней? Ведь
он-то тогда был отличным студентом. С крепкой шеей и основательными
привычками каменно усидчивого работяги...
Нет ничего легче, как не думать о человеке, которого ты видишь каждый
день. И только когда знаешь, что не увидишь его ни завтра, ни послезавтра,
никогда не увидишь, - вдруг чувствуешь, что уже не можешь не думать о нем.
Но ведь все-таки и прежде бывало, что он сидел и не мог ни о чем
думать, как только о ней. Было. Конечно, было. Правда, давно это было.
Когда? Он и это вспомнил легко, без труда, почти помимо своей воли.
Да, она, бедная, пыталась когда-то бороться. Это было в то лето,
когда, окончив первый курс, она уехала на юг к своему отцу, врачу, в
рыбачий поселок около Бердянска.
Она писала ему письма и потом шла на почту по пустынной песчаной косе,
и солнце слепило и жгло ей плечи сквозь платье. На полдороге она
останавливалась, снимала платье и туфли, насыпала горсточку ракушек на
конверт, чтобы не унес ветер, и, вздрагивая от удовольствия, сделав
несколько шагов по хрустящим мелким ракушкам, окуналась горячим телом в
прохладную, мягко вздымавшуюся спокойными волнами зеленоватую морскую воду.