"Павел Ефимович Кодочигов. Вот и вся война...(Военный рассказ) " - читать интересную книгу автора

земных дел как бы отстраненный. Страха никакого, боли не чувствую Сколько
так пролежал, не знаю, вдруг вижу, по лестнице спускаются немцы. Один с
бритвенным прибором, другой на губной гармошке наигрывает. Посмотрели и
вышли на улицу. Мне на них наплевать - я жду, когда меня смерть примет. Они
возвращаются. С ними две женщины. Немцы показывают им, где взять носилки.
Женщины укладывают меня на них, уносят через дорогу в барак, сами куда-то
уходят.
Часа через два приводят врача. Она сделала укол, сняла повязки, снова
перевязала. Говорю ей, что идут третьи сутки после ранения, нужно операцию
делать. "Знаю, дорогой мой, но нашу поликлинику растащили, даже бинтов не
осталось и хирургов нет - с армией ушли". Пожалела меня, посочувствовала и
ушла, а я опять отключился.
Пришел в себя в полдень следующего дня. Женщины везли меня куда-то на
телеге по булыжной мостовой - от тряски, наверно, и в себя пришел. Спросил,
куда везут? "В Хлюстинскую больницу, - ответили, - там вам операцию сделают.
Мы договорились".
Так и получилось. Часа два полежал в коридоре, потом понесли в
операционную. Запомнил хирурга-мужчину, сестру, а что они со мной делали,
под каким наркозом проходила операция или без него, ничего не помню. Очнулся
вечером, в палате. В ней несколько коек для тяжелых, остальные на полу.
Осмотрелся - положили рядышком с моим ротным. Чего-чего, а этого не ожидал,
надеялся, что его успели вывезти. "Меня сразу сюда доставили, - пояснил
он, - а вот ты-то как здесь оказался?" Рассказал ему свою историю, от него
узнал, что в больнице лежат и те, которые были ранены до захвата города, и
попавшие в окружение. Медперсонал гражданский, есть несколько военных
специалистов. "Все лежачие, что ли? Никто не поднимается и не ходит?" -
спросил его. Он взглянул на мою культяпку, поморщился и сказал, отводя
глаза: "И ты не будешь ходить, хотя у тебя ноги целые. Все здесь помрем,
если скоро не освободят".
Ротный был прав: кружка какой-то мутной похлебки, кусочек неизвестно из
чего испеченного хлеба не больше спичечного коробка, разве это питание для
обессиленных потерей крови людей? А я и этого есть не мог. В первую неделю
женщины, которые привезли меня в больницу, несколько раз приносили капусту,
картошку, свеклу, но не мог и кусочка проглотить. Лежал, прислушивался к
фронту - все ждал, что он повернет назад. Не повернул. Надежды на скорое
освобождение не стало. На жизнь - тоже.
Шла вторая половина октября. Помните, какое это было тяжелое время? А
немцы ходили веселые, уверенные, что со дня на день возьмут Москву.
А наши "дядьки" - так мы звали приставленных для ухода за ранеными
добровольно сдавшихся молодых бойцов - хуже немцев были: им выслуживаться
приходилось, они и старались. По утрам аккуратненько навещали нас. Увидят
мертвых - за ноги и на улицу. Кто не понравится - живого выволокут, чтобы
мороз добил. Хвастались: "Вот вы, верные и правоверные, передохнете здесь
все, а нам немцы после взятия Москвы паспорта дадут, и поедем мы до жинок,
наделы получим и заживем, как у Христа за пазухой". К вечеру всегда пьяные.
Ржут, песни распевают. Как вспомню, что они с нами вытворяли, у меня в спине
как-то нехорошо делается, меня словно кто в узелок начинает завязывать.
Снова свою палату вижу. Всех мертвых, которых за ноги по полу, по телам еще
живых, вытаскивали на улицу.
Хорошо помню обгорелого летчика. Его притащили в палату после допроса.