"Сергей Адамович Колбасьев. Арсен Люпен ("Бахметьев" #1) " - читать интересную книгу автора

решив во что бы то ни стало сделаться великим писателем, уже творил нового
Пинкертона. А для практики осматривает и обнюхивает все, что подвернется.
Утверждали даже, что его видели на четвереньках, с лупой в руках
исследующим кафельный пол в гальюне классного коридора.
Разговоры эти, однако, не имели под собой никакой ночвы. Слишком уж
практичным был старший лейтенант Посохов, чтобы так сходить с ума, и слишком
неподходящей для литературной деятельности была его полулягушечья внешность.
Да и самый слух на проверку оказался пущенным [23] Борисом Лобачевским,
юношей способным, но с поведением всего на девять баллов и к тому же
язвительным.
Поэтому лучшие умы роты считали, что в действительности все обстоит как
раз наоборот: первопричиной были какие-то таинственные поиски, а следствием
их - несколько непонятные литературные беседы.
И, конечно, они не ошибались. Вскоре стали известными факты, которые
разъяснили все, вплоть до Мориса Леблана.
Оказалось, что в течение недели дежурные офицеры по корпусу, по
батальону и даже по кадетским ротам стали находить у себя на столиках
визитные карточки с загнутыми уголками.
Как известно, загнутый уголок означает: был, но, к сожалению, не
застал. Но кто же именно был?
На этот вопрос визитные карточки отвечали прямо и без всяких уверток.
Изящным шрифтом по-французски на них было напечатано: Арсен Люпен.


4

Визитные карточки были всего лишь, так сказать, предисловием. Следуя
церемонным правилам светского обихода, Арсен Люпен представлялся начальству
Морского корпуса, а представившись, сразу начал действовать.
Командир четвертой роты капитан первого ранга Ханыков, по прозвищу
Ветчина, после многотрудного дня, проведенного в дежурстве по корпусу,
готовился отойти ко сну.
Чувствовал он себя неважно, потому что на утреннем батальонном учении
его рота нарочно шла не в ногу, а за обедом эконом подал на второе ветчину с
горошком, что вызвало бестактный восторг всего столового зала.
Всякие неприятности, однако, рано или поздно кончаются, и теперь перед
Ханыковым стояла превосходная мягкая кровать, на которой устав разрешал ему
отдыхать раздетым.
А был он человеком пожилым и тучным, медлительным в мыслях и движениях
и отдыхать любил больше всего на свете.
Не спеша он разделся. На стуле рядом с кроватью в строго установленном
порядке разложил: портсигар, серебряную спичечницу, часы и кобуру, в которой
для легкости вместо нагана он носил сверток мягкой туалетной бумаги. [24]
И так же не спеша полез под одеяло, но тут с ним случилось нечто
неожиданное. Ноги его встретили какую-то непреодолимую преграду и, несмотря
на. все его усилия, застряли на половине кровати.
От обиды он чуть не заплакал. Это был мешок, точно такой же, в какие
заворачивали тридцать с липшим лет тому назад, когда он учился в корпусе.
Верхняя простыня, вдвое сложенная и нижней своей частью подвернутая под
тюфяк, так что в ней непременно запутаешься.