"Сергей Адамович Колбасьев. Арсен Люпен ("Бахметьев" #1) " - читать интересную книгу автора

потому что всякое иное положение для него было невозможно, и дожидаться
какого-нибудь дневального, чтобы послать его на квартиру за новыми брюками.
Хорошо еще, что жил он в соседнем доме и что по службе ему пока что
можно было никуда не ходить.
От дежурного по корпусу он успел скрыться в уборную, но шедшая строем
на чай четвертая рота застала его за разговором с дневальным.
- Рота, смирно! - скомандовал фельдфебель барон Штейнгель. - Равнение
налево!
По уставу встать и для отдания чести приложить руку [26] к головному
убору ему бы, наверное, не удалось. А как отдавать честь сидя?
- Вольно! - крикнул он и неопределенно махнул рукой.
- Вольно! - повторил невозмутимый фельдфебель, но рота продолжала
держать равнение налево, и по глазам ее было видно, что она уже знает.
В конце концов Стожевский остался без чая, а потом имел неприятный
разговор с начальником строевой части генерал-майором Федотовым, после чего
сменился с дежурства, пришел домой и, не отвечая на расспросы жены, слег в
постель с повышенной температурой.
В тот же день за обедом Арсен Люпен устроил старшему лейтенанту Ивану
Посохову уже известный нашему читателю бенефис с плакатом в столовом зале.
И еще по почте прислал свои карточки с обидными надписями всему высшему
начальству вплоть до самого его превосходительства директора корпуса.
Естественно, что вышеупомянутое начальство от всего этого пришло в
сильнейшее беспокойство.


5

Они очень гордились своими старыми традициями и особенно тем, что
шестого ноября, в день корпусного праздника, у них свыше ста лет подряд к
обеду подавали гуся.
Они были очень занятными людьми, но сейчас я их не совсем понимаю.
Хотелось бы мне снова их встретить. Хотя бы для того, чтобы узнать, что же
еще, кроме гуся, числилось в активе этих самых старых традиций.
Хотелось бы, чтобы пришел ко мне живой гардемарин шестнадцатого года, к
примеру тот же Сергей Колбасьев из четвертого отделения или Леня Соболев из
пятого.
Чтобы был этот гардемарин, как полагается, в черном с золотом мундире и
в не дозволенных уставом, но все же непременно носимых в отпуску манжетах,
восемнадцати лет от роду и преисполненный всей соответствующей ему
мудростью.
Чтобы сел он вот на этот стул пред моим письменным столом, взял у меня
папиросу и был бы со мной откровенным.
Боюсь, что мой вопрос застал бы его врасплох: о старых [27] традициях
принято было говорить вообще, но над тем, что же они собою представляют,
едва ли кто задумался.
Скорее всего, он просто перевел бы разговор на другие темы, но, может
быть, рассказал бы о "золотой книге" и о похоронах альманаха.
Правда, самой "золотой книги" он не видел, но знает, что вплоть до
какого-то года она исправно передавалась из выпуска в выпуск и что было в
ней немало любопытных стихов, сочиненных прежними питомцами корпуса.