"Сидони-Габриель Колетт. Клодина в Париже ("Клодина" #2) " - читать интересную книгу автора

платье из синего сукна, очень простого покроя, а свою шевелюру - вернее, то,
что от неё осталось, - увенчала круглой шляпкой из чёрного фетра с перьями,
старательно выложив кудряшки у самых уголков глаз и выпустив их на лоб до
бровей. Этот визит меня пугает, так что выгляжу я неважно; впрочем, много ли
нужно, чтобы я выглядела неважно!
Тётушка Кёр живёт на проспекте Ваграм в великолепном, до отвращения
новом доме. Слишком быстрый лифт внушает папе тревогу. Вся эта белизна стен,
лестниц, росписей немного оскорбляет мой глаз. Ну а госпожа Кёр... "она у
себя". Вот не везёт!
Гостиная, где мы с минуту ожидаем появления хозяйки, к полному моему
отчаянию продолжает эту лестничную белизну. Белые панели стен, лёгкая белая
мебель, белые подушки с цветами светлых тонов, белый камин. Великий Боже, ни
одного тёмного уголка! А я чувствую себя уютно и в безопасности только в
сумрачных комнатах, среди тёмного дерева и тяжёлых глубоких кресел! Ох уж
эта абсолютная белизна окон, от неё просто мороз по коже...
Выход тётушки Кёр. Она ошеломлена, но весьма симпатична. До чего же она
упивается сходством с августейшими особами! У неё, как у императрицы
Евгении, благородного рисунка нос, расчёсанная на прямой пробор тяжёлая
седеющая шапка волос, слабая улыбка чуть опущенных уголков губ. Ни за что на
свете не рассталась бы она ни со своим низко спускающимся на шею шиньоном
(накладным), ни с присборенной пышной шёлковой юбкой, ни с маленькой
кружевной накидкой, игриво (хи-хи-хи!) лежащей на её плечах, таких же
покатых, как её убегающая улыбка. О дорогая Тётушка, до чего же Ваше
Величество в стиле эпохи, предшествующей 1870 году, не сочетается с этой
гостиной из взбитых сливок, чистейшего образца 1900 года.
Но моя тётушка Кёр просто очаровательна! Её французский язык настолько
изящен и отточен, что это внушает мне робость, она громко восхищается нашим
непредвиденным переездом - о, что касается непредвиденного, так оно и
есть, - и всё время разглядывает меня. Не помню уж, когда мне доводилось
слышать, чтобы кто-нибудь называл папу по имени. Но обращается она к брату
на "вы".
- Но, Клод, это дитя - столь очаровательное и к тому же с ярко
выраженной индивидуальностью - явно недостаточно оправилось после болезни,
вы, должно быть, выхаживали бедняжку на свой манер! И почему вам не пришла в
голову мысль позвать меня, вот чего я никак не могу понять. Нет, вы не
меняетесь!..
Папа с трудом переносит обвинения своей сестры, а ведь он редко
позволяет себе взбунтоваться. Должно быть, они с сестрой не часто сходятся
во взглядах и сразу начинают препираться. Я с интересом слушаю.
- Вильгельмина, я выхаживал свою дочь так, как должен был это делать. У
меня забот хватало, и я не мог обо всём подумать.
- И как это вам пришло в голову поселиться на улице Жакоб! Новые
кварталы, друг мой, гораздо здоровее, воздуху больше, дома лучшей постройки,
и ничуть не дороже, я вас не понимаю... Да вот как раз в доме 145-бис, в
десяти шагах отсюда, есть прелестная квартирка, мы всегда могли бы навещать
друг друга, это развлекло бы Клодину, да и вас тоже...
Папа так и подпрыгнул.
- Жить здесь? Мой дражайший друг, вы самая восхитительная женщина на
земле, но даже под угрозой расстрела я не стал бы жить бок о бок с вами!
Вот это да! Ничего себе выдал! На этот раз я смеюсь от всего сердца, и