"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

Клеман...
Старая, поношенная луна прогуливается по самому низу неба, преследуемая
небольшим, удивительно чётко очерченным, плотным, как металл, облаком,
которое вцепилось в початый диск, как рыба в ломоть плавающего фрукта... Это
ещё не предвестие дождя. Дождя нам хотелось бы для садов и огородов. Ночная
синева, бездонная и как бы припудренная, делает более розовым, когда я
перевожу на них свой взгляд, розовый цвет моих не слишком прикрытых стен.
Голые поверхности излучают восточную свежесть, моя непритязательная мебель
дышит свободно. Только в этом солнечном краю тяжёлый стол, соломенный стул,
увенчанный цветами кувшин и залитое эмалью блюдо могут составлять всю
обстановку. Сегонзак украшает свой просторный, как гумно, "зал"
исключительно деревенскими трофеями: перекрещёнными косами и граблями,
вилами с двумя зубьями из полированного дерева, венками из колосьев и
кнутами с красными кнутовищами, витые плети которых грациозно украшают стену
своими росчерками. То же самое в "кубике" Вьяля...
Да, вернёмся к Вьялю. Этой ночью я описываю круги вокруг Вьяля подобно
той лошади, которую смущает препятствие и которая перед барьером разыгрывает
покорность, сопровождая её тысячами своих лошадиных шалостей. Я не боюсь
разволноваться, а боюсь, как бы мне не стало скучно. Боюсь той настроенности
на драму и на серьёзность, которая живёт в молодых людях, особенно в Элен
Клеман. Как Вьяль был любезен вчера! Сегодня уже не так. Я сравниваю, как он
смотрел вчера и как сегодня. Помимо своей воли я усматриваю определённый
смысл в его добрососедском постоянстве, в его долгих паузах, в его любимой
позе, когда он кладёт голову на свои согнутые руки. Я занимаюсь толкованием,
воскрешаю интонации его приступов любознательности: "А правда, что... Кто
вам подал мысль о таком-то персонаже? Не были ли вы знакомы с таким-то,
когда писали такую-то книгу?.. О! вы знаете, если я задаю нескромные
вопросы, пошлите меня подальше..." А потом - совсем предел сегодня вечером,
эти его: "Она посмела... она посмела?.." И эта мимика первого любовника...
Подобный плод в такую пору моей жизни, когда от любого удовольствия я
принимаю лишь цветок, - причём из лучших лучший, коль скоро не требую ничего
больше, - плод внесезонный, созреванию которого способствовали как моя
проворная фамильярность, - "Эй, молодой человек, угостите меня дюжиной
устриц, прямо вот здесь, не садясь, как в Марселе... Вьяль, завтра встаём в
шесть и идём на рынок за розами: особое задание!" - так и моя известность,
значительно искажающая звуки...
А что, если теперь я стану менее мягкой и к себе самой, и к другим до
самого конца этого прекрасного провансальского сезона, разукрашенного
бразильской геранью, белыми платьями, надрезанными арбузами, обнажающими
подобно треснувшим планетам своё раскалённое сердце? Однако ничто не
угрожало моему счастливому лету, наполненному голубой солью и хрусталём,
моему лету с раскрытыми окнами, с хлопающими дверями, моему лету с
ожерельями из молодого белого, как жасмин, чеснока...
Любовная привязанность Вьяля, не менее любовная досада малышки Клеман,
и я, оказавшаяся, помимо собственной воли, между этими двумя излучениями. Я
их вопрошаю и комментирую с помощью чернильных знаков, стремительным
почерком. С риском попасть в смешное положение... Именно так, здесь есть
нечто смешное. Стоит ли, однако, об этом вспоминать, коль скоро через
мгновение я всё равно об этом забуду. Ведь не у тебя же, моя самая
дорогая, - где ты сейчас бдишь в этот час твоего постоянного бдения? - могла