"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

- Изменить образ жизни, всё перестроить, возродиться - это никогда не
было для меня непосильной задачей. Но сейчас речь идёт не о том, чтобы
сменить оболочку, речь идёт о том, чтобы начать нечто такое, чего раньше я
никогда не делала. Пойми же. Вьяль, в первый раз с тех пор, как мне
исполнилось шестнадцать лет, мне нужно будет жить - или даже умереть - так,
чтобы моя жизнь или моя смерть не зависели от любви. Это настолько
необычно... Ты этого знать не можешь... У тебя есть время.
Вьяль, весь облик которого с ног до головы выражал упрямство и сухость,
безмолвно отказывался от какого бы то ни было понимания, от любого утешения.
Я чувствовала себя очень усталой, готовой отступить перед овладевающей небом
ярко-красной лавиной, но в то же время мне хотелось завершить эту ночь -
слово пришло мне на ум и больше меня не покидало - достойно.
- Ты понимаешь, отныне необходимо, чтобы моя грусть, когда я грустна,
моя весёлость, когда я весела, обходились без одного мотива, которого им
хватало на протяжении тридцати лет: без любви. И мне это удаётся. Это
чудесно. Это так чудесно... Иногда у рожениц при пробуждении от первого
после родов сна опять возникает рефлекс крика... Представь себе, у меня всё
ещё сохраняется рефлекс любви, я забываю, что уже избавилась от своего
плода. Я от него не защищаюсь, Вьяль. Иногда я внутренне себе кричу: "Ах!
боже мой, пусть Он будет ещё!", а иногда: "Ах! Боже мой, пусть Его больше не
будет!"
- Кого? - наивно спросил Вьяль.
Я принялась смеяться, глядя под расстёгнутой рубашкой на его могучую
грудь, доступную утреннему ветру и моей руке, моей руке, которая кажется
старше меня, но в этот час и я сама, должно быть, выглядела не моложе...
- Никогда, Вьяль. никогда... Больше никого. Но я ещё не умерла отнюдь и
не стала бесчувственной. Мне можно причинить боль... И ты мог бы причинить
мне боль. Но ведь ты же не такой человек, чтобы получить от этого
удовлетворение?
Длинная ладонь с тонкими пальцами быстро, как лапа, схватила мою руку.
- А мог бы и получить, - глухо сказал Вьяль. Это была всего лишь
мимолётная угроза. Я была благодарна Вьялю за такое признание и наслаждалась
его несколько оскорбительной формой, его прямым и ясным источником. Я
осторожно высвободила руку, пожала плечами, и мне захотелось пристыдить его,
как ребёнка:
- О! Вьяль... Какой же конец ты бы нам уготовил, если бы я тебя
послушала?
- Какой конец? - повторил он. - Ах! да... Ваш, очевидно, или свой
собственный. Я признаюсь, - добавил он охотно, - да, я признаюсь, что в
некоторые мгновения ваша смерть мне не была бы неприятна.
Мне нечего было возразить на это столь традиционное признание. Лёгкое
подёргивание зрачков, какой-то неопределённый смех говорили мне о том, что
Вьяль ещё не совсем отказался от искушения вести себя как одержимый, и у
меня появилось мелочное опасение, как бы этого расстроенного юношу не
заметили на моём пороге. Нужно было спешить, день вот-вот мог застать нас
врасплох - первые ласточки уже кружились со свистом над домом. Одна только
длинная джонка из облаков, выкрашенная в густой фиолетовый и кроваво-красный
цвет и причаленная к самому горизонту, пока ещё сдерживала первый огонь
зари. Какая-то тележка на дороге, идущей вдоль побережья, громким рокотом
глухого, раскатистого грома возвестила, что везёт пустые бочки. Вьяль поднял