"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

воротник своего белого пиджака вокруг выросшей со вчерашнего дня щетины и
коричневого лица, которое от бдения и голодания приобрело зелёный оттенок.
Он переступал с одной ноги на другую, как если бы утаптывал снег, и долго
рассматривал море, мой дом и два пустых стула на террасе.
- Что ж... до свидания, мадам.
- До свидания, дорогой Вьяль. Ты... В обед тебя не будет?
Он заподозрил в этих словах враждебную предосторожность и оскорбился.
- Нет. И завтра тоже. Я должен съездить в Мустье-Сент-Мари, а оттуда в
несколько разных местечек, это километров двести по побережью. Купить
провансальские стёганые одеяла для моего магазина в Париже... Варанские
блюда, мне о них сообщили...
- А-а... Ну это не "прощание навеки"! Ещё увидимся, Вьяль?
- Как только я смогу, мадам.
Он показался удовлетворённым тем, что ответил так удачно, так
немногословно, и я позволила ему уйти. Его маленькая машина осторожно
тронулась в глубокой белой пыли иссохшей дороги. Тогда, подобно фее,
появилась кошка, а я, не дожидаясь Дивины, пошла на кухню разжигать огонь,
потому что вся дрожала от холода и испытывала жгучую потребность окунуться в
очень горячую воду, в кисловатую ароматическую ванну, как те ванны, в
которых в Париже спасаешься чёрными зимними утрами.

Мы, рассеянные по побережью поселенцы, любим импровизированные ужины,
потому что они нас объединяют на час-другой и потому что они не нарушают
покоя наших жилищ, секрета нашей летней жизни, в которой совсем нет ни
послеполуденных собраний, ни полдников в пять часов. Воля сезонного
протокола такова, что наши отношения регулируются скорее единодушным
капризом, чем дружеской преднамеренностью. Приглашение прийти часов в восемь
наткнётся на наши колебания, уклончивость: "Ах! не знаю, буду ли я
свободна... Этот парнишка Гинью как раз должен отвести нас в Ласейн..." Или
мы работаем, или "как раз" собирались пойти в лес есть добытую браконьерами
дичь...
Случай обычно препоручает объявить наше желание немного пообщаться
одному из голосов, причём заранее не известно какому. Это может быть голос
Большого Деде, слабенькая, с носовым акцентом флейта Дорни или булимический
зевок Дараньеса, который вдруг вздохнёт: "Что-то сосёт под ложечкой..."
Нужно так же, чтобы на похожей на луковицу колокольне пробило полседьмого,
чтобы последняя вспышка заката, танцующая на выпуклостях сифонов, отразилась
в зелёных, колдовских глазах Сегонзака и чтобы от розовых фасадов
набережной, более тёплых, чем остывший воздух, донёсся не совсем отчётливый
запах хлеба. Тогда раздаётся беззаботный голос:
- А что бы такого можно было поесть "У лионки"?
Никто не пошевелился, однако ответ приходит, и с совершенно
захватывающими подробностями:
- Ничего. Ветчины по-провансальски с помидорами.
- У нас есть большой кусок болонской колбасы и прекрасная горгонзола, -
шепчет ещё один мягкий голос, принадлежащий скрипачке Моранж. - Только на
всех этого не хватит...
- А мой суп из моего лука с тёртым сыром, это вам что, козий помёт? -
кричит Тереза Дорни или Сюзанна Вильбёф.
Тогда встаёт Сегонзак и снимает с головы свою старомодную фетровую