"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

произведения, куда вкладывают слишком много рассудка. Я закричала бы ей: "Ну
же! Напейся! Спотыкайся!", если бы была уверена, что опьянение будет
весёлым. Когда Вьяль был здесь, два лета подряд, его присутствие... Нет,
разговор о нём у меня не получится. Заботу похвалить Вьяля. которого ты не
знала, я поручаю тебе, моя деликатная спутница.

"Я с тобой расстаюсь, чтобы пойти поиграть в шахматы с моим маленьким
торговцем шерстью.
Ты его знаешь. Это тот маленький, толстый, жалкий человек, который весь
день уныло торгует пуговицами и шерстью для штопки и не говорит ни слова.
Но - о удивление - он искусно играет в шахматы! Мы играем в задней комнате
его лавчонки, где есть печка, кресло, которое он пододвигает ко мне, а на
окне, которое выходит во дворик, два горшка очень красивой герани, той
непостижимой герани, которая встречается в бедных жилищах и у дежурных по
переезду. Мне никогда не удавалось вырастить такие же, хотя я даю им и
воздух, и чистую воду, выполняю все их капризы. Так вот, я очень часто хожу
играть к моему маленькому торговцу шерстью. А он преданно меня ждёт. Он
каждый раз меня спрашивает, хочу ли я чашку чая, потому что я "дама", а чай
является напитком изысканным. Мы играем, а я думаю о том, что живёт в
заточении в нём, маленьком толстом человеке. Кто и когда узнает это? Я
становлюсь любопытной. Однако смиряюсь с тем, что никогда этого не узнаю, и
нахожу своё утешение в том, что оно есть и знаю о нём лишь я одна".

Вкус, способность находить спрятанное сокровище... Будучи искательницей
подземных родников, она сразу направлялась к тому, что обладает лишь
потаённым блеском, к дремлющим рудным жилам, к сердцам, у которых отняли все
шансы расцвести. Она прислушивалась к всхлипыванию струи, к долгому
подземному приливу, к вздоху...
Уж она бы не спросила так прямолинейно: "Вьяль, так ты, значит,
испытываешь ко мне привязанность?" Подобные слова портят всё... Это что,
раскаяние? Этот заурядный юноша?.. В любви нет никаких каст. Разве
спрашивают какого-нибудь героя: "Маленький торговец шерстью, вы меня
любите?" Кто же подгоняет ход всех событий, с такой поспешностью добиваясь
их свершения? Когда маленькой девочкой я вставала часов в семь, восхищаясь
тем, что солнце находится низко, что ласточки ещё сидят рядочком на
кровельном жёлобе и что ореховое дерево подобрало под себя свою ледяную
тень, то слышала, как моя мать кричит: "Семь часов! Боже мой, как уже
поздно!" Неужели я так никогда и не стану вровень с ней? Она парит свободно
и высоко, говорит о постоянной, редкостной любви: "Какое легкомыслие!", а
потом не изволит объясниться поподробнее. А я - понимай. Я делаю что могу.
Уже давно бы пора подступиться к ней иначе, чем через мою привязанность к
трудам, лишённым и срочности, и величия, пора бы преодолеть то, что мы,
непочтительные дети, когда-то называли "культом голубой кастрюльки". Ей было
бы недостаточно - и мне тоже - осознавать, что иначе я созерцаю и ласкаю
всё, что проходит через мои руки. Бывают дни, когда что-то выталкивает меня
прочь из самой себя, чтобы я могла радушно принять тех, кто, уступив мне
своё место на земле, казалось бы, навсегда погрузились в смерть. Накатывает
волна ярости, вздымающаяся во мне и управляющая мной подобно чувственному
наслаждению: вот мой отец, его протянутая к клинкам белая рука итальянца,
сжимающая кинжал с пружиной, который его никогда не покидал. И опять мой