"Сидони-Габриель Колетт. Вторая" - читать интересную книгу автора

Этот почтительный оборот прозвучал после слегка затянувшейся паузы, так
что Фару мог истолковать его как завуалированную дерзость. Он поднял глаза
на сына, который, присев наискосок от него на парапет, жонглировал круглыми
гладкими камешками, и чуть было не одернул его сурово, как женщину. Он
сдержался и посмотрел внимательнее на этого чужака, произведенного им самим
и едва оперившегося, в облике которого, однако, в его позе, когда он сидел
вот так, над пустотой, угадывался сугубо мужской характер, подчеркнуто
мужской, нередко обнаруживающийся в тщедушном теле вопреки его грациозности.
Фару не дал волю раздражению, благоразумно переступил через него.
- Что ты собираешься делать?
Жан Фару не сразу понял.
- Ну... ждать их. Они пробудут там недолго. Фару с усилием вынул руку
из кармана, жестом отбрасывая слова сына, и сказал, стараясь, чтобы смысл
был ясен из интонации:
- Нет... Я хочу сказать: что ты собираешься делать?
- А-а... Понятно...
Жан попытался использовать в качестве средства защиты робкую просьбу:
- Вот если бы ты разрешил мне... уехать... куда-нибудь отправиться?
Нашел бы мне... что-нибудь, например, у твоих друзей из госсекретариата в
Аргентине...
Фару повернул голову к круто уходившей вниз тропинке, где минуту назад
спускались желтое и сиреневое платья, похожие на два сросшихся вместе и
крутящихся цветка, и его красивое лицо мужчины в расцвете лет смягчилось.
- Посмотрим, - ответил он без энтузиазма. - Это будет, разумеется,
зависеть от того, какие условия я смогу... мы сможем обеспечить тебе для
жизни вдалеке...
Жан с радостью ухватился за это полусогласие.
- Ну конечно! Впрочем, это не к спеху... Если ты позволишь, как только
мы вернемся в Париж, я схожу поговорить в госсекретариат Франции. Мне
предстоит служба в армии, но до того у меня есть в запасе почти три года -
на Южную Америку и на коммерческую деятельность.
Он старался придать солидности своему молодому голосу, слишком четко и
быстро выговаривая слова, чтобы подчеркнуть некоторую вялость, приглушавшую
и замедлявшую речь отца. Оба они, такие разные, глядя друг на друга,
испытывали неприязнь к иному человеческому облику. Взгляд Фару ранился о
глаза сына с их металлической голубизной, оттененной золотом, острой, из
твердых граней, с таинственными искорками, тогда как Жан краснел от
соприкосновения с дебелой рыхлостью Фару-старшего, податливого, капризного,
лишенного ощущения будущего, словно какая-нибудь сладострастная женщина.
Фару без труда заставил себя промолчать; труднее дался ему жест,
поднявший его тяжелую руку и положивший ее на плечо сына.
- Мы можем пройтись немного вниз, им навстречу, - сказал он.
"Нет... Нет... - внутренне запротестовал Жан Фару, восставший против
этой мускулистой ноши. - Нет... Нет..."
Однако он вынес тяжесть этой руки со смешанным болезненным чувством:
покрытые волосками фаланги пальцев, лежавшие у его щеки, и исходивший от них
запах смуглой кожи, табака, ароматного лосьона опять разбередили гордую
мальчишечью душу, мучили его невыносимым желанием заплакать, поцеловать эту
свисавшую руку...
Он не сделал этого, с горечью осознавая, что то, что позволительно