"Сидони-Габриель Колетт. Вторая" - читать интересную книгу автора

разглядывала его, уже не думая ни о нем, ни о себе. Она отметила, что у него
действительно широкий нос, разделяющий широко расставленные глаза. "Говорят,
это признак хорошей памяти". Легкого прохладного ветерка хватило, чтобы она
вздрогнула, и она уже было высунула из-под простыни свою красивую ногу
купальщицы, собираясь искать убежища на другой кровати рядом с большим
неподвижным телом, бесчувственным и горячим, но прервала это свое
машинальное движение, спрятала ногу обратно и опять улеглась.
"Я веду себя нелепо. Можно в самом деле подумать, будто Фару изменяет
мне впервые. Уже в мое время их было столько, этих любовниц. Их было
столько!.."
Она стала потихоньку перечислять их про себя, оставаясь невозмутимой,
чуть ли не веселой от этого перечисления. Слабый скрип половиц под чьими-то
шагами и приглушенный женский кашель предупредили ее, что кто-то уже
бодрствует или только что, вместе с рассветом, проснулся.
"Это она. Я уверена, что это она. Она тоже не спит. Она ждет дня, она
ждет... Впрочем, эта девушка, должно быть, великолепно умеет ждать, несмотря
на ее маленькие срывы. Вот только чего она ждет? Мы ведь все-таки девушка
разумная. Мы отлично знаем, что Фару..."
Однако одновременно она испытала, не сопротивляясь, легкий шок,
поскольку память, возвратив ее во времени немного назад, заставила снова
пережить тот августовский полдень, сиесту с переполненным желудком и тот сон
про грозу и про ожидание, в котором она увидела, как Джейн украдкой плачет.
После этого сна в реальности, похожей на сон, тоже была Джейн, плачущая
стоя, убирающая слезу. Слезу, одну-единственную слезу, подобранную и
погашенную двумя пальцами, словно это был выхваченный из костра уголек...
Среди стольких слезинок досады или сладострастия то была единственная слеза,
жемчужную тяжесть которой Фанни предпочла бы никогда не знать, а также
единственная слеза, которой, возможно, дано было воссоздать совершенно новую
Фанни, помолодевшую и бодрую, умеющую дышать прозрачным, насыщенным
несчастьем воздухом.
Она тихонько и проворно встала, соблюдая всяческие предосторожности,
словно двигалась в темноте. Фару вздохнул во сне и перевернулся, обтянув
себя всего простыней и превратившись в одну сплошную волнистую складку.
Сотни раз людская недоброжелательность и небрежность самого Фару заставляли
Фанни мысленно представлять себе это мужское тело борющимся за наслаждение,
подчиняющим себе хрупкое женское тело... В закоулках ее памяти скрывалось
немало воспоминаний о горьких слезах, о бессонницах, о письмах,
перехваченных и потом снова тайно подложенных Фару. Имена, незнакомые
почерки, загадочные рисунки... Но горизонт светлел быстро, и она могла
заранее предсказать, что скоро все пройдет, и в ожидании этого делала вид,
что ничего не происходит.
"Не знаю ничего более достойного восхищения, чем эта гордая
снисходительность Фанни Фару к своему котяре-мужу!" - восклицала с высоты
своего положения Клара Селлерье молодым пронзительным голосом.
"Не так уж трудно быть гордой и даже снисходительной, когда ты одна
царишь над чем-то, пусть хотя бы над изменой... С каких пор я в своем
супружестве страдаю из-за Фару уже не одна?"
Заведя руку назад, она собрала в жгут свои волосы и почувствовала, что
они стали ей в тягость:
"О! И это еще... Три раза махнуть ножницами..."