"Сидони-Габриель Колетт. Вторая" - читать интересную книгу автора

Не разжимая губ, она постоянно напевала какую-нибудь едва уловимую мелодию.
Иногда, услышав, что ее окликают, она отвечала: "Да, Фанни?", не успев
согнать с лица доверчивую безмятежность невесты.
Да и Фару тоже обретал - как только отвлекался от репетиций, от проб
освещения и от сидения у изголовья Эстер Мериа - свое хорошее настроение, то
воспаряя в небеса, то спускаясь на грешную землю, свою отражающуюся в
золотистых глазах умиротворенность, вплоть до запаха, который исходил от
него, когда его переполняла сладострастная нега, а Фанни снова стала
мрачной. Измена покинула нижние этажи и поднялась до ее уровня. Увлечение
Фару перестало быть мимолетной интрижкой, капризом, зародившимся на улице, в
театре и где попало удовлетворенным. Ей даже случалось совсем по-детски
рассуждать об иерархических ступенях измены:
"Всякие там крошки Аслен, Вивики, Ирригуайен и прочая мелкая рыбешка -
это по части Джейн. Это ей следует злиться, пускать по углам слезу и
устраивать - если она посмеет! - сцены Фару. Но вот когда это Джейн, когда
это в доме - моем скромном владении женщины, которой ничего не
принадлежит..."
Впервые ей, одолеваемой бессонницей, захотелось иметь свою комнату, где
она могла бы спать и бодрствовать одна. В квартире имелась только одна
"комната для гостей", и она находилась в распоряжении Джейн. Фару-младший
спал в комнате, которая, не будь его, называлась бы "будуаром мадам". Фанни
с мужем спали ночью рядом: их постели-близнецы соединялись английской
краснодеревной рамой эпохи Бинг. Их прирученные тела плыли вместе в океане
ночи уже годы и годы. Неверному и консервативному в своих привычках Фару
были необходимы постоянное присутствие, тепло неподвижной Фанни, сноп ее
черных, разметавшихся по подушке волос, которые он мог сжимать в кулаке,
вытянув в темноте руку... Его сну нравился сон Фанни, ее выпуклые, плотно
закрытые большими веками глаза, ее озадаченный, когда она спала, рот и все
ее по-настоящему женское тело, с его ложбинками и холмами, лежащее на боку,
с подтянутыми к локтям коленями.
- Нет ничего более закрытого, чем ты, когда спишь, - говаривал он ей...
"Он дразнил меня бродяжкой из-за этой моей позы калачиком. Он говорил,
что я, должно быть, бродила когда-то, бездомная, по дорогам, и ночевала в
придорожных канавах..."
Сначала печальная и вялая, потом - мудрая и скрытная, полностью
доверившая себя своему полному и мягкому, как у ребенка, лицу, абсолютно не
выдававшему смятения, она лавировала между тоскливой болью и боязнью криков,
признаний, судорожных конвульсий лица и тела - всего того, что считается
нарушением порядка...
Визитеры, сезонные, как скворцы или ласточки, отвлекали ее от этих
мыслей. Они входили в их всегда открытое жилище, сообщали, что бурный
репетиционный период вот-вот закончится, что пьесу скоро уже будут давать.
Как-то мельком Фанни увидела одного собрата мужа по перу, большого
специалиста по склокам, - из-за закрытой двери до нее донеслись его
патетические и плаксивые заклинания:
- Нет, старина, если ты намерен и дальше цапать у меня из-под носа мои
сюжеты и систематически заимствовать те, что я уже более или менее удачно
поставил на сцене, то нужно так сразу и сказать! Твоя "Невозможная
наивность" - это моя "Воительница", ведь согласись, это не что иное, как моя
"Воительница". Что? Любовь принадлежит в театре всем? Согласен, старина, но