"Сидони-Габриель Колетт. Дом Клодины ("Клодина" #6)" - читать интересную книгу автора

алкоголизма, с которых закосневшие в пьянстве жители Пюизе и Фортера выйдут
умываясь слезами и обращенными в новую религию!.."
Он сделал, как обещал. Когда пришло время, в потрепанную открытую
коляску, запряженную гнедой кобылой в летах, погрузили проекционный фонарь,
рисованные карты, пробирки, изогнутые трубки, будущего кандидата, его
костыли и меня; холодная спокойная осень выбелила безоблачное небо, кобыла
вставала на каждом пригорке, а я спрыгивала на землю и собирала темно-синий
терн, коралловые плоды бересклета и белые шампиньоны с розоватым, как у
ракушек, исподом. Из поредевших лесов, вдоль которых пролег наш путь,
доносился запах свежих трюфелей и луж, настоянных на листве.
Для меня наступили расчудесные времена. Деревенские школьные классы час
спустя после окончания занятий встречали нас рядами облезлых скамеек, черной
доской, мерами весов и единицами измерений на стенах, а также невеселым
запахом грязных детей. Керосиновая лампа, свешиваясь с потолка и
покачиваясь, освещала лица тех, кто недоверчиво, без улыбки приходил
причаститься знаний. От усилий морщились лбы слушателей, мученически
приоткрывались рты. Меня, отрешенную от всего, занятую на возвышении важными
обязанностями, распирало от гордости, подобной той, что испытывает
статист-ребенок, подающий жонглеру гипсовые яйца, шелковый шарф и ножи с
голубым лезвием.
В конце очередной "поучительной беседы" сосредоточенное оцепенение
аудитории сменялось робкими аплодисментами. Обутый в сабо местный мэр
поздравлял моего отца с таким видом, словно только что избежал позорного
приговора. Дети ждали на пороге класса, когда пройдет "господин, у которого
только одна нога". Холодный ночной воздух лип к моему разгоряченному лицу,
как влажный платок, пропитанный резким запахом дымящейся пашни, стойла и
дубовой коры. Черная в черноте запряженная кобыла, завидя нас, издавала
приветственное ржание, ее рогатая тень маячила в ореоле света вокруг
уличного фонаря... Но мой замечательный отец не покидал своих угрюмых
новоиспеченных адептов, не предложив выпить, ну хотя бы членам
муниципального совета. В ближайшем питейном заведении на печи кипело горячее
вино, а на его пурпурной зыби кружились ломтики лимона и хлопья корицы.
Стоит мне вспомнить все это, моих ноздрей вновь касаются дурманящие пары...
Отец, истый южанин, пил лишь "шипучее", тогда как его дочка...
- Капельку горячего вина для согрева барышне!
Капельку? Если хозяин слишком рано отнимал графин с носиком от моего
стакана, я умела и скомандовать: "До краев!", и добавить: "На здоровье!", и
чокнуться, и отставить локоть, и хлопнуть по столу пустым стаканом, и
утереть тыльной стороной ладони оставшиеся от бургундского усы, и
проговорить, поставив стакан рядом с графином: "Хорошо пошло!"
Я была обучена манерам.
Моя деревенская учтивость расправляла морщины на лицах присутствующих,
в моем отце они начинали видеть такого же, как они сами, человека - за
исключением отнятой ноги; по их мнению, он "ладно, да уж больно гладко
говорил". Мучительная лекция заканчивалась смехом, дружелюбным похлопыванием
по плечу, невероятными историями, рассказанными глухими низкими голосами,
какие бывают у собак пастухов, что весь год проводят в поле... Совершенно
пьяная, положив голову на стол, я засыпала под благожелательный гомон.
Грубые руки работяг наконец поднимали меня и нежно укладывали в коляску,
завертывая в шотландский плед, пахнущий ирисами и мамой...