"Сидони-Габриель Колетт. Дом Клодины ("Клодина" #6)" - читать интересную книгу автора

подмигивание. Но однажды, покинув на произвол судьбы свой домик, прихватив
мебель и ничтожного мужа, она переехала далеко и высоко от нас, в Бель-Эр.

МАМА И ЖИВОТНЫЕ

Резкие звуки - лязг поезда, грохот фиакра по мостовой, скрежет
омнибуса - это все, что сохранила моя память шестилетки о короткой поездке в
Париж. Пять лет спустя еще одна неделя в Париже, от которой в воспоминаниях
остались лишь сухой раскаленный воздух, пересохшее горло, лихорадочная
усталость и клопы в гостиничном номере на улице Св. Роха. Помню также, что
без конца задирала голову, смутно ощущая гнет высоких зданий, и что какой-то
фотограф завоевал мое расположение, назвав меня, как он, наверное, называл
всех детей, "чудом". Еще пять лет пролетают в провинции, и я почти не думаю
о Париже.
Но в шестнадцать, вернувшись в Пюизе после двух недель, проведенных в
столице - театры, музеи, магазины, - вперемешку с воспоминаниями о флирте, о
вкусной пище, вместе с сожалениями, надеждами и антипатиями, такими же
пылкими, простодушными и нескладными, как и я сама, я привожу с собой
удивление, грусть и неприязнь к тому, что я называю домами без животных. Я
покидала все эти конструкции без садов, эти жилища без цветов, где за дверью
в столовой не мяучит ни один кот, где перед камином ни за что не наступишь,
как на ковер, на песий хвост, эти квартиры, лишенные домашних духов, где
рука в поисках сердечной ласки натыкается на неодушевленный мрамор, дерево,
бархат, - я покидала их с обостренным чувством голода, пылкой потребностью
дотронуться до чего-то живого: шерсти, листьев, перьев, волнующей влажности
цветов.
Словно открывая их для себя всех вместе, я приветствовала сразу и маму,
и сад, и хоровод животных. Я вернулась однажды как раз в час полива огорода
и до сих пор с нежностью вспоминаю этот шестой час вечера: зеленую лейку, от
которой намокло платье из синего сатина, резкий запах перегноя, розовый
слабеющий закатный свет на белой странице книги, забытой в саду, на белых
венчиках табака, на кошке в белых пятнышках.
Трехцветная Нонош[25] родила позавчера, а ее дочь Бижу - на следующую
ночь; что же до болонки Мюзетты, неистощимой на бастардов...
- Киска, иди взгляни на сосунка Мюзетты!
Я отправилась на кухню, где Мюзетта и впрямь кормила уродца в пепельной
шерстке, еще почти слепого и размером почти с мать: сын охотничьего пса, как
теленок, тянул за нежные розово-клубничные соски в обрамлении серебристых
волосков и ритмично упирался когтистыми лапками в шелковистый материнский
живот, который он разодрал бы, если бы... если бы мама не выкроила из старых
белых перчаток и не сшила ему замшевые митенки, доходящие до середины лап. Я
никогда не видела, чтобы щенок десяти дней от роду так напоминал жандарма.
Сколько же сокровищ появилось у нас в доме в мое отсутствие! Я
подбежала к большой корзине, битком набитой кошками. Вот это оранжевое ухо -
это Нонош. А чей этот черный ангорский хвост трубой? Ну конечно же,
неповторимой Бижу, дочери Нонош, нетерпимой, как любая хорошенькая женщина.
Вверх торчала длинная, тонкая и худая лапка, похожая на лапку черного
кролика: котенок-кроха в мелких пятнышках, как у генетты, наевшись до
отвала, спал посреди всего этого бедлама, как убитый... С радостным чувством
разбиралась я в этой куче матерей-кормилиц и их вылизанных сосунков с