"Сидони-Габриель Колетт. Дом Клодины ("Клодина" #6)" - читать интересную книгу автора

помощью кучи двойных шпилек локоны растрепались, кожа на ее щечках блондинки
лоснится.
- Сынок Кайона поцеловал меня... Я слышала все, о чем говорили молодые.
Он сказал: "Еще один танец, и уходим не попрощавшись..." Армандину Фолле при
всех вырвало...
Мне жарко. Потная рука моей спутницы приклеилась к моей, я
высвобождаюсь. Мне не нравится касаться кожи других людей... Одно из окон с
другой стороны дома открыто и освещено; вокруг коптящей керосиновой лампы
водят хоровод комары и бабочки-бражники.
- Это спальня новобрачных! - вздыхает Жюли.
Спальня новобрачных... В комнате с невысокими потолками и белыми
стенами над всем властвует огромный темный шкаф из грушевого дерева,
соломенный стул между ним и кроватью по сравнению с ним просто пигмей. Два
необъятных букета - из роз и из ромашек, перевязанных словно вязанки дров, -
увядают на камине в вазах голубого стекла, до сада доносится их резкий
сладковатый запах, тот же, что сопровождает похороны... Под кумачовыми
занавесками стоит узкая, высокая кровать, с периной, распухшая от подушек из
гусиного пера, ею, этой кроватью и заканчивается сегодняшний день, дымящийся
от фимиама, человеческих испарений, дыхания скота, кухонных паров...
Шипит на пламени лампы и почти тушит его крылышко бабочки-пяденицы.
Облокотившись о подоконник, я вдыхаю запах человеческого жилья, усиленный
запахом мертвых цветов и копоти лампы, оскверняющих сад. Скоро сюда придут
молодые. Об этом я и не подумала. Погрузятся в бездну пера, за ними
захлопнут массивные створки окон, двери, все выходы из этой удушливой
могилы. Меж ними завяжется та непонятная борьба, о которой я благодаря
отчаянному прямодушию мамы и наблюдениям над животными знаю слишком много и
слишком мало... А что потом? Я боюсь этой комнаты, этой постели, о которой я
и не думала. Моя подружка болтает и смеется...
- А ты видела, как юный Фолле воткнул в петлицу розу, что я ему дала? А
ты заметила, что Нана Буйу носит шиньон? И это в тринадцать лет! Когда я
выйду замуж, я не постесняюсь сказать маме... Куда ты? Да куда же ты?
Я бегу, не разбирая дороги, по грядкам салата и холмикам спаржи.
- Подожди! Да что с тобой?
Жюли нагоняет меня лишь за огородом, в красном круге пыли, затопляющем
свечи, зажженные для танцев, возле сарая, гудящего от звуков тромбона,
смеха, топанья и успокаивающе действующего на меня; здесь ее нетерпение
получает наконец самый неожиданный из ответов, проблеянный сквозь слезы
маленькой заблудшей овечкой: - Хочу к маме...

МОЯ ДЛИННОВОЛОСАЯ СЕСТРА

Мне было двенадцать лет, манера разговаривать и вести себя, как у
интеллигентного, слегка угрюмого мальчика, но вовсе не мальчишеская
угловатость из-за уже формирующихся женских форм и прежде всего двух длинных
кос, свистящих вокруг меня, как хлысты. Чем только они мне не служили: и
веревками для ношения корзинки с полдником, и кисточками для чернил и
красок, и ремнем для наказания непослушного пса, и бантиком для игры с
котенком. Мама только ахала, видя, как я издеваюсь над этими двумя
хлыстиками шатенового золота, из-за которых мне каждое утро приходилось
вставать на полчаса раньше моих школьных подруг. Зимой, в семь утра, сидя