"Сидони-Габриель Колетт. Дом Клодины ("Клодина" #6)" - читать интересную книгу автора

себе в спальню ночник, якобы для того, чтобы не остывала настойка, и читала
при его свете. На смену ночнику пришли спички и лунный свет. После лунного
света... После лунного света моя длинноволосая сестра, изможденная
романической бессонницей, слегла, и горячку ее не удавалось одолеть ни
компрессами, ни обильным питьем.
- Это паратиф, - поставил диагноз доктор Помье.
- Паратиф? Но, доктор... Откуда? Надеюсь, это не последнее ваше слово?
Мама была удивлена, слегка задета, но еще не обеспокоена всерьез. Я
помню, она стояла в эту минуту на крыльце и, как платочком, весело
помахивала рецептом доктора.
- До свидания, доктор! До скорого! Да, да, приходите завтра!
Полненькая, подвижная мама занимала собой все крыльцо и отчитывала
собаку, не желавшую возвращаться в дом. Держа рецепт в руках, она с гримасой
сомнения на лице отправилась к сестре, которую, уходя от нее, мы оставили
спящей и в бреду. Теперь Жюльетта не спала, на белой постели выделялись
сверкающие смоляные глаза и четыре косы.
- Сегодня не вставай, дорогая, - сказала ей мама. - Доктор Помье
порекомендовал... Хочешь свежего лимонада? Хочешь, я поправлю тебе постель?
Моя длинноволосая сестра ответила не тотчас. Ее раскосые глаза
пристально глядели на нас, в них брезжила какая-то новая улыбка, полная
желания нравиться! Несколько секунд спустя она звонко спросила:
- Это вы, Катюль?
Мама вздрогнула, приблизилась к ее постели.
- Катюль? Кто это - Катюль?
- Ну, Катюль Мендес,[39] заходил сегодня утром, но какая разница! Я
судила о нем по фотографии... Я страшно боюсь любимцев публики. Да и
нравятся мне лишь блондины. Говорила ли я вам, что слегка подкрасила красной
пастелью губы на вашей фотографии? Это из-за ваших стихов... Вероятно, эта
маленькая красная точка и точит мне голову с тех пор... Нет, мы будем
одни... Да я ни с кем здесь и не знакома... Это все красная точка... и
поцелуй... Катюль... Я никого здесь не знаю. Я во всеуслышание заявляю:
только вы, Катюль...
Сестра смолкла, резко, как от нестерпимой боли, застонала, повернулась
к стене и продолжала стонать, но уже тише, приглушенней. Одна из ее круглых,
блестящих, переполненных жизненной силой кос легла ей поперек лица. Мама
застыла на месте и, наклонив голову, чтобы лучше слышать, с каким-то ужасом
взирала на эту незнакомку, что взывала в бреду не к ней, а к чужим людям.
Затем она оглянулась, заметила меня, поспешно приказала:
- Марш вниз, - и, словно охваченная стыдом, уткнулась лицом в ладони.

МАТЕРИНСТВО

Выйдя замуж, моя длинноволосая сестра тут же уступила настойчивым
уговорам со стороны мужа и его родни и прекратила с нами всякие отношения: в
это же время распался сомнительный круг нотариусов и поверенных в делах. Мне
было одиннадцать-двенадцать лет, и я ничего не понимала в выражениях типа:
"недальновидная опека", "непростительное мотовство", - произносимых
применительно к моему отцу.[40] Последовал разрыв между молодоженами и моими
родителями. Для братьев и меня это почти ничего не меняло. Сидела ли моя
сводная сестра - грациозная и хорошо сложенная девушка с калмыцкими чертами