"Сидони-Габриель Колетт. Чистое и порочное" - читать интересную книгу автора

разразится бранью в пустоту, понося незримого неприятеля. Я желала, чтобы он
поддался гневу, некоему душевному смятению, которое обнажило бы его
непоследовательность, слабость и женские черты - то, что любая женщина
требует хотя бы раз от любого мужчины... Я желала, чтобы он с пафосом воздел
глаза к потолку, демонстрируя широко раскрытые, обезображенные пустыми
белками глаза вместо непроницаемых уклончивых мудрых век, оберегающих
опущенный взор гордого отщепенца... Ни одно из моих пожеланий не
исполнилось, разве что Дамьен принялся говорить едва слышно, короткими и
неправильными фразами, которые мне трудно вспомнить и передать, ибо смысл
слов нельзя отделить от их звучания и однообразной, но ежеминутно
прерывающейся речи, помогавшей Дамьену и маскировать, и выражать
затаённейшее злопамятство. Он ни на миг не утратил своего достоинства
мужчины, привыкшего жить на виду. Он не дал волю старым грубым словам,
которые все мы храним в глубине души с детских лет, со времён учёбы. Он
никого не назвал по имени и совершил лишь один промах, несовместимый с
хорошим тоном, как бы между прочим величая своих любовниц в соответствии с
титулом, чином и общественным положением их мужей или любовников:
"...подруга крупного фабриканта... Её лорд-муж... Господи, да разве владелец
балканских хлебов может наскучить женщине!.."
Он говорил долго. Моя гостиница померкла, оставив нам приглушённый
свет, падавший с очень высокого потолка. Ночной сторож в приличной ливрее
прошёл через вестибюль, волоча несметное количество тапок.
- ...Теперь вы понимаете, - говорил Дамьен, - а я?.. Моя роль во всём
этом? Одним словом, что я от всего этого получил?..
Акт слушания - это повинность, от которой стареет лицо, деревенеют
мышцы шеи и напрягаются веки от усилия неотрывно смотреть на собеседника...
Это своего рода усердное извращение... Не просто слушать, а вдобавок
переводить... Возвеличивать заунывную канитель тусклых слов, докапываясь до
их сокровенного смысла, возвышать язвительность до страдания, до
необузданного желания...
- По какому праву? По какому праву они всегда получали больше меня?
Если бы я только мог в этом сомневаться. Но стоило мне лишь посмотреть на
них... Их наслаждение было слишком явным. Слёзы тоже. Но особенно
наслаждение...
После этого он не позволил себе распространяться о женском бесстыдстве.
Он незаметно выпрямил спину, как бы отодвигаясь от того, что доподлинно
запечатлел в своей памяти, внутри которой также "имелись отделения".
- Властвовать над нами в любви, но никогда не быть на равных... Этого я
никогда им не прощу.
Он вздохнул, радуясь, что недвусмысленно исторгнул из недр души главную
причину своей грандиозной негромкой жалобы. Он огляделся по сторонам, словно
собираясь позвать слугу, но вся ночная гостиничная жизнь отхлынула,
сосредоточившись в одном-единственном близком и равномерном звуке
человеческого храпа. Поэтому Дамьен довольствовался остатками тёплой
газированной воды, неспешно вытер свой нежный рот и приветливо улыбнулся мне
из глуши своего одиночества. Ночь постепенно одолевала его; его сила,
казалось, была неотъемлемой частью своеобразного аскетизма... После того как
в начале своей исповеди он поочерёдно выделил небезызвестную подругу
крупного фабриканта, леди и актрису, чтобы они ярче сияли, он употреблял
только множественное число. Сбившись с пути, он брёл ощупью в толпе,