"Сидони-Габриель Колетт. Дуэт" - читать интересную книгу автора

Она не посмела выказать, до какой степени эта мужская необузданность,
этот его лепет и судорожные всхлипывания оставляли ее равнодушной и задевали
ее гордость. Мишель совладал с собой и встал:
- Я сейчас вернусь. Вода уже нагрелась?
Его живые глаза, казавшиеся золотистыми от предзакатного света и
непролитых слез, с завистью глядели на умытое, напудренное лицо Алисы, ее
бело-красный костюм.
- Нагрелась... для них, - пожав плечами, ответила Алиса. - Что они
понимают в горячем и холодном?
Оставшись одна, она в свою очередь заслушалась пением ближнего соловья,
которому издали вторили остальные. Ближний был виртуоз, его мощно и
безупречно льющийся голос, блеск и изысканность исполнения были несовместимы
с живым чувством. Но когда он умолкал, снова становился слышен смягченный
расстоянием, независимый и слаженный хор дальних певцов, пренебрегших покоем
гнезд, где высиживали птенцов их подруги.
Алисе не по душе были эти зеленеющие сумерки, окрашенные багрянцем на
западе, над невидимой отсюда рекой. Но одиночество, молчание и весенний
холодок, предвестник ночи, возвращали ей силы и рождали странное нетерпение,
похожее на предвкушение блаженства. Мишель все не шел, и она стала
прохаживаться по ничем не огражденной террасе, борясь с дрожью, с соблазном
трусости и всеми безымянными и бесформенными спутниками нервозного страха.
Она не могла думать о своем проступке иначе, как о глупости,
непростительной и пустячной. И не столько кляла себя за ненаходчивость и
неумение лгать, сколько стремилась предотвратить последствия. "Надо это
уладить, поправить как-нибудь... У нас с ним никогда ничего подобного не
было! И он еще вздумал раздуть из этого трагедию! А уж ему-то трагедии так
не к лицу..." Она расчетливо, на всех парах, уносилась от рокового утреннего
часа, который назвала "часом пурпурного отблеска", и спешила к определенному
ей судьбой призванию не слишком щепетильной миротворицы: скрывать,
заглаживать, забывать...
В долине раздался гудок паровоза, потом неспешное пыхтение, и поезд
остановился у вокзальчика. Когда он ушел, в неподвижном воздухе еще долго
висели шары белого пара.
"Четверть восьмого, - определила Алиса. - Сядь я на этот поезд, успела
бы в Лор-Лезьер к экспрессу и через два часа была бы дома, в Париже... Глупо
ломать тут себе голову. Этот скверный вечер пришел и уйдет, как любой
другой. Не можем же мы всю жизнь обсуждать эту историю с Амброджо! Завтра с
этим надо покончить, или..."
Ее окликнул Мишель, и она нахмурилась, найдя, что в туго подпоясанном
вигоневом халате у него на удивление бодрый и живой вид. "До чего гадкий", -
подумала она. Чуть наклонила голову, сделалась кроткой и весело крикнула
Марии, чтобы та подавала суп.
За столом она играла в игры Мишеля не хуже его самого. В тусклом свете
люстры на ее волосах, которые она успела смочить и пригладить, играл
чудесной яркости отблеск, круживший при каждом движении ее круглой головки.
Когда она поднимала взгляд к старой люстре с выцветшим абажуром, ее
прозрачные глаза становились молочно-голубыми, глядели дерзко и в упор, как
у слепых. В такие мгновения Мишель переставал есть, клал ложку на край
розетки с карамельным кремом и ждал, когда Алиса смягчится - как он говорил
про себя, "образумится".