"Сидони-Габриель Колетт. Дуэт" - читать интересную книгу автора

низвергалась так однозвучно, что вскоре она перестала его слышать. Сердце,
как и маятник причудливых часов в виде совы, неровно отбивало такт, и это на
несколько секунд ее позабавило: "Мое сердце дробит на триоли такты часов...
Это просто находка для Ласочки... Она бы назвала ее "Заунывная песня", это
напрашивается, или же "Грозный час"..."
Подняв голову, она увидела, что Мишель больше не читает.
- Ты дочитал?
Он обратил к ней глаза, их выражение было неразличимо за толстыми
стеклами очков.
- Да. Я дочитал.
- Думаю, ты во всем разобрался?
- Я... Да... Скажи... А ты отвечала на его письма?
Она взглянула на него с искренним удивлением.
- Я? Нет.
- Почему?
- Мне нечего было ему сказать. О чем бы я ему написала? Да и с какой
стати?
- Не знаю... Дух соревнования... Признательность. Энтузиазм...
Маленький эпистолярный турнир... Если остальные письма не уступают этим трем
образчикам...
Она вскочила, прошла за спиной Мишеля, наклонилась над секретером:
- Нет, Мишель, нет! Вся эта неприглядная история здесь, перед тобой.
Одно, два, три письма... Одна, две, три недели... Дурной сон, который зато
скоро кончился. У такой мелкой гадости, слава Богу, не может быть долгой
агонии. Впрочем, в одном из писем ты найдешь точную дату, в этом, кажется...
Палец Алисы, указывая на письмо, случайно попал на одно грубоватое
слово, она заметила это, но не успела отдернуть руку, которую Мишель тут же
схватил, вывернул и отбросил - Алиса даже не успела вскрикнуть.
Она молча принялась растирать занывшую от боли руку и не потребовала
объяснений; пока Мишель разрывал на мелкие кусочки прозрачный листок бумаги,
она размышляла, погрузившись в думы разочарованного филантропа: "Дело не
стоило того... Выбиваешься из сил, чтобы все уладить, и вот награда...
Больше я так не попадусь!.." По мере того как боль в вывернутых пальцах
ослабевала, Алиса становилась суровее к самой себе: "Я сделала то, что,
наверное, не следует делать никогда: я открыла ему секреты моей
чувственности, другие неизвестные ему секреты... Но теперь все сказано.
Выздоровеет ли он от этого быстрее, чем выздоровел бы от гордыни
оскорбленного чувства? Он ручался мне за это. Он столько раз твердил мне,
что если бы только..."
Она встряхнула онемевшей рукой, села напротив мужа. Теперь его очки
лежали на столе, он рвал на мелкие кусочки два других листка, покрытых
лиловой вязью мелкого почерка.
- Ну что, Мишель?
- Ну что, дорогая... Тебе не слишком больно?
Она улыбнулась, вспомнив смех Марии.
- Трижды ничего, - сказала она. - А... а ты?
- Ну что, дорогая... - повторил он. - Ну что ж, я думаю, что этот
маленький холодный душ принесет... да... принесет только пользу...
- Брось туда, - сказала она, показав на камин.
- С удовольствием.