"Сидони-Габриель Колетт. Дуэт" - читать интересную книгу автора

у огородов, чтобы обезопасить себя от ежегодных шалостей реки..."
Остро заточенным кончиком карандаша он прорвал тонкий листок блокнота,
размышляя: "Получается, что пойди я с Шевестром, притворись, будто меня
волнует оползающий берег, там, внизу; вернись я домой на полчаса позже, то
ничего этого не случилось бы!.. Поразительно. Просто поразительно. Сколько я
сберег бы! Я - в соломенной шляпе, Алиса - с непокрытой головой. Я - за
рулем, Алиса - рядом со мной. Алиса, рисующая костюмы к "Даффодилю", ее
нижняя губа, синяя оттого, что она покусывает карандаш, ее гримаса, когда
она рисует ее наморщенный плоский носик - я сберег бы все это, пойди я с
Шевестром? Поразительно. Это слишком... Слишком..."
Слезы катились у него по крыльям носа, и он воспользовался этим, чтобы
снова впасть в исступление.
- Да, это слишком! - воскликнул он громко, возмутив хрупкую полночную
тишину. Один из громадных шкафов в глубине комнаты сонно потянулся, один из
стаканов мелодично звякнул о бутылку с минеральной водой.
На краю этого стакана красное полукружье помады напоминало о том, что
из него пила Алиса. "Умри она, я сохранил бы этот стакан, - подумал
Мишель. - Но она жива, жив большой рот, который так хорошо умеет обрисовать
полукружье. Который так хорошо умеет... так хорошо умеет..." - повторил он.
Три-четыре слова послушно явились дополнить фразу, прочтенную им час назад,
и он в испуге огляделся вокруг. "Куда бежать от таких слов и от того, что
при этих словах встает перед глазами? И все-таки должна быть какая-то
возможность бегства. Не я первый. И не я последний, черт возьми!" Он овладел
собой и смиренно подумал: "Это правда. Но я - единственный такой. Как и все
остальные. И притом, все остальные женаты на ком-то еще, не на Алисе. Они не
ставили все на одну карту на протяжении десяти лет... Десять лет! Ну не
ребячество ли это - после десяти лет супружества так выходить из себя
из-за... Из-за чего, собственно? Вчера причиной всему была некая идиллия,
задушевная, уютно расположившаяся у огня, глуповатая и болтливая..."
Мишель скорчил гримасу, послал в темноту насмешливую ухмылку, сказал
"тю-тю-тю", передразнивая детский лепет.
"А сегодня причина другая... Сегодня..."
- Идиот! - сказал он очень громко.
"Идиот! Я отравил жизнь ей и себе из-за того, что она утверждала, будто
испытывала к этому типу... как она это называла? Дружбу с оттенком
чувственности. И доверие... Что меня так взбесило - слово "доверие" или
слово "дружба"? Смех, да и только. Если бы я мог вернуться во вчерашний
день, то сказал бы ей: "Но это же замечательно! Какой жалкий пустяк - то,
что ты ему дала! Дари свою дружбу сколько угодно, девочка моя, и доверие
тоже, раз уж вы, женщины, придаете этому такое значение... Даже если она "с
оттенком чувственности", дари ее, не стесняйся, бедная малышка... малышка
моя..."
Он уткнулся лицом в рукав, чтобы заглушить рыдания.
"Сегодня я получил то, что хотел. Если бы я только не отнимал у нее
этих писем... Но я отнял и прочел их. Я и вправду их прочел". И в
доказательство того, что он действительно прочел их, одна коротенькая фраза
подняла лиловую головку в виде заглавной буквы "М". Она секунду
покривлялась, потом исчезла, таща за собой замусоленную ленту из слов. Конец
письма рука любовника украсила крошечным, очень точным рисунком - так
бросают цветок на шлейф платья.