"Сидони-Габриель Колетт. Дуэт" - читать интересную книгу автора

помолодело. Теперь, наконец, нужно было спорить, защищаться, делать
осторожные признания, ранить самолюбие Мишеля, чтобы отвлечь его, чтобы он
не слишком мучился... "Надо исправить свою ошибку... И как это меня
угораздило сказать, что у меня нет лилового бювара? Бедный, бедный
Мишель..."
Она сдержала слезы, придававшие ее глазам необычный блеск, к щекам
прилила кровь. Она стыдливо прижала локти к туловищу из-за влажных пятен,
которые, расплываясь у нее под мышками, темнили ее голубое платье.
- Послушай, Мишель... Сейчас ты поймешь...
Он недобро усмехнулся и протестующе поднял руку:
- Ну уж нет! Честное слово... Нет! Это было бы странно...
Она часто замечала у него эту мнимую непринужденность, этот вымученный
смех, когда ему казалось, что он потерпел полное поражение в делах.
- Мишель, ты поступишь правильно, если не захочешь открывать этот
бювар: там больше ничего нет - ни для тебя, ни для меня. Если ты его
откроешь, сумей понять, что то... та бумага, которую ты там найдешь, ничего
не значит, уже ничего не значит. Это все равно что зола от чего-то такого,
что отгорело навсегда... В общем, это ничто, слышишь, ничто...
Он удивленно слушал ее, высоко подняв брови, с недоверчивым видом
теребя двумя пальцами бородку. Все же он расслышал главное:
- Отгорело, говоришь? Ну-ну! Ладно...
Он схватил лакированный сафьяновый бювар, который сверкнул под солнцем,
словно зеркало. Пурпурное пятно прыгнуло на потолок, заметалось между
потемневшими балками. Мишель открыл бювар - оттуда вылетел маленький, легкий
листочек бумаги и плавно опустился вниз и вбок, на паркет между ножками
секретера. Алиса тронула Мишеля за рукав:
- Может быть оставишь его там, где он лежит? Я бы его выбросила, сожгла
и... Мишель, подумай о нас с тобой...
Он живо нагнулся и, выпрямляясь, метнул на нее разъяренный взгляд. Он
был зол на нее: зачем она, выказав чрезмерное волнение, вынудила его поднять
этот тонкий, жесткий и хрустящий, словно новенькая банкнота, листок, который
он теперь машинально ощупывал: "Это foreign paper,[1] на такой бумаге обычно
пишут письма по десять-пятнадцать страниц..."
Однако на листке было всего несколько строчек, написанных очень мелким
почерком.
- Да ведь это почерк Амброджо!
Алиса уловила, сколько надежды прозвучало в этом наивном возгласе, и
поняла: настает самая тяжелая минута. Она опустилась на диван - не как
обычно, поджав под себя длинные ноги, а села прямо, готовая вскочить и
убежать. Мудрость и предусмотрительность собственного тела ужаснули ее; она
прикинула расстояние между диваном и туго отворявшейся дверью, между диваном
и окном, и потеряла всякое терпение. "Как! Он еще не прочел? Чего он ждет?
Не весь же день это будет длиться?.."
- Амброджо... - повторил Мишель. - Когда написано это письмо?
- В ноябре тридцать второго года, - кратко ответила она.
- В ноябре тридцать второго? Но я же тогда был в Сан-Рафаэле?..
Она пожала плечами, с досадой глядя, как он, вытаращив глаза, принялся
искать свои очки в круглой оправе.
- На конторке! - бросила она все так же сухо.
- Что?..