"Наталья Колпакова. Лучший из миров " - читать интересную книгу автора

было кому, но и сам иной раз любил повозиться. В другом углу, и даже не в
углу, а как-то сбоку, криво, приткнулось ампирное кресло с чуть
помертвевшей, но все еще роскошно бордовой атласной обивкой и уймой
воинского барахла в узорах резьбы. В простенке - гигантский бамбуковый веер
из закромов розничной торговли духовной пищей; рядом - заслуженный боевой,
неприлично старинный и настоящий. Ну и еще всякая японщина и китайщина. Было
задумал даже устроить токонома по всем правилам, с вазой и свитком по
сезону, но как-то скучно показалось, по плану-то. Еще одна стена, с
фехтовальной мишенью: никаких излишеств, простой круг, разбитый на сектора,
и две шпаги рядышком, близнецы, да не совсем. Одна-то новодел, а другая -
антикварная боевая. Испания, XVII век - приятно!
Понаслаждавшись, самодовольный хозяин чертога застегнул последнюю
петельку коммунистической китайской пижамы (алый атлас, драконы по всей
спине) и принялся варить сосиски. День предстоял хлопотный. Наведаться в
мастерскую, разобраться с хитрым заказом на каминную решетку. Вчерашний
звонок - просили оценить какой-то кортик (вроде Британия времен американской
Войны за независимость, но лучше поглядеть самолично). Обязательно заскочить
к Сигизмунду, а то обижается старик, что давно не был!
Дан наколол сосиску на вилку и задумчиво откусил половину, не отходя от
плиты. Вечерние посиделки у реконструкторов? Немного фехтования, много
легкого трепа... Вряд ли, в другой раз. Устал, работы невпроворот, и
недавний заказ на реплику дамасской сабли вымотал совершенно.
Уже в прихожей, влезая в ветровку, Дан помедлил, наткнувшись пальцами
на небольшую палочку, болтающуюся на шее на кожаном шнурке. Привычная до
неразличимости - он подолгу не вспоминал о ней. Гладкая, всегда чуть теплая,
по виду нечто вроде дерева (Дан понимал: не дерево, но что именно - не знал,
пожалуй, никто). Поверхность змеится упругими побегами, сплетающимися в
сложную вязь. Если текст, то на неведомом языке, если узор, то построенный
по неведомым законам. Сегодня, чего не случалось уже давно, Дан увидел ее
словно впервые и снова, как в первый раз, поразился странному, будоражащему
ощущению, которое вызывала в нем эта безобидная вещица. Она лежала на его
ладони, словно маленькое спящее животное, - укусит, не укусит? Иногда так и
подмывало опасливо отбросить подальше и отереть ладонь. Иногда - наоборот,
разбудить, и будь что будет. Живое-неживое... Было в ней что-то.
Что?

В это самое время император только-только погрузился в сон в случайном
закутке своих необъятных покоев - и сон далеко не освежающий. Такое с ним
случалось редко. Обычно венценосец отправлялся на боковую укуренный до того,
что буквально себя не помнил. Грезы он видел наяву, а в сон валился, как
мешок в черный подвал. Но сегодня выдалось странное утро. Измотанный
всенощными безумствами, он вожделел забвения, но желанная чернота все не
приходила, медлила ударить в висок мягким и тяжелым. И висок призывно ныл,
тоскуя по удару - то ли метафорическому, то ли настоящему.
Собственно, в это время происходили миллионы всевозможных событий: и
важных, даже, может быть, эпохальных, и совсем незначительных. Случались,
цеплялись одно за другое, перемешивались, как пестрый стеклянный сор,
засыпанный в торец калейдоскопа. И три мира тремя помутневшими от времени
зеркалами высились над этим легким сором, глядя друг на друга в упор и не
видя ничего, кроме бесконечной череды собственных отражений. Вращался