"Виктор Колупаев. Сократ сибирских Афин, часть 2 (Фантастическая пародия) " - читать интересную книгу автора

Вот что мне мешало! Эти посторонние голоса! Эти внутренние, как я
сообразил, голоса! У Сократа тоже был голос, но всего один. Как же он
справлялся со всеми остальными? Или они его не тревожили, как меня сейчас?
Я что-то сделал. Сам не знаю, что. Но стало тише, по крайней мере,
достаточно тихо, чтобы попытаться довести принцип единства до логического
конца.
Если Бытие едино, значит, оно не разделено и у него не может быть
частей. И тут я пришел к абстрактной идее, которая была бы еще более
абстрактной, если бы тут же не нашла наглядного воплощения в образе
неизменного, неподвижного, однородного и замкнутого в себе шара.
В углу сарая возник Ксенофан, вернее, его идея единого, всеобъемлющего
божества, представляющая собой огромный однородный шар, который весь видит,
весь мыслит и весь слышит. Но уже и Пифагор промелькнул, брезгливо отметив
отсутствие какой бы то ни было гармонии в этом старом, захламленном сарае,
оставив вместо себя некоего Аминия, мужа хотя и бедного, но бывшего
воплощением всех совершенств.
Между Бытием Парменида и Числом Пифагора, которое на пальцах показывал
Аминий, возникли какие-то связи, невидимые нити. Две важнейшие
характеристики парменидовского Бытия - то, что оно, во-первых, единое и,
во-вторых, неподвижное, - поставили себе в соответствие две пифагорейские
пары: единое - многое и покоящееся - движущееся. К этим характеристикам
прибавилась еще и третья - самая типичная для сибирского эллинского
мышления - ограниченность Бытия, свойство, соответствующее левому члену
пифагорейской пары: предел - беспредельное. Ведь сибирские эллины все
существующее мыслили пространственно-протяженным. Идеи непротяженного Бытия
наша философия не знала, да и не могла знать. Следовательно, Бытие тоже
должно быть представлено в формах некоего пространственного образа, причем
единственно возможная альтернатива оказалась следующей: оно могло быть либо
ограниченным, либо безграничным, беспредельным.
Для Парменида-то решение могло быть только одно: идея Бытия, как
чего-то совершенного и законченного, необходимо предполагала ограниченность,
замкнутость, предел.
Я уже все это предпонимал. Но само истинное понимание ускользало от
меня. Что-то я, видимо, понимал слишком буквально. Или для этого еще не было
слов и образов?
Бесконечность, то есть отсутствие предела, по Пармениду и Пифагору, я
рассматривал как недостаток, несовершенство. Но если Бытие ограничено, то
оно может быть только сферой или шаром.
Таково Бытие! И, разумеется, это противоречит здравому смыслу!
И тут в мои мысли нахально влез Межеумович, начал топтаться по холмикам
хлама, распинывать попадавшие ему под ноги пыльные идеи.
- Где трибуна для выступлений?! - кричал он. - Где графин с водой?! Вы
меня не проведете! Я уж-таки найду здесь свое наилучшее место! - Потом
успокоился и ехидно спросил: - Если Бытие со всех сторон ограничено, то, что
же находится за его пределами?
- Ничего, - не задумываясь, ответил я. - Ведь есть только Бытие. Кроме
Бытия ничего нет, нет и небытия, в смысле хотя бы пустого пространства.
Следовательно, существует только этот, не имеющий частей шар, заключающий в
себе все сущее, а, следовательно, и все пространство.
- Бред! Ну, чистый бред! - вскричал Межеумович. - Пространство пусто и