"Геннадий Комраков. Мост в бесконечность " - читать интересную книгу автора

Гусей пасти - не медовые пряники жевать, а бороновать и того хуже. У
Ефима Рябинина сын Стенай, грамотный малый, тоже почти круглый год состоял
при помещике. Но весеннюю страду всегда отбывал на родительской пашне. Он и
помыкал батрачонком. Сажал Федьку на лошадь, другую привязывал к бороне.
Получалось, малец работает за двоих. Начинали бороновать с рассветом, до
обеда сопливый работник накружится, на землю слезть не может.
"Э-э, парень, не годится так-то, - скажет, бывало, хозяйский сынок,
снимая Федора с лошади, - ты ведь большой уже". Зато во время обеда, когда
Федор норовил выудить из похлебки свинину, он сбрасывал кусок с ложки:
"Маленький еще, много мяса нельзя..." Вечерний чай давал пить прямо на
лошади: краюху хлеба, деревянную чашку с забеленным кипятком и - айда в
ночное. Федор до того измотался, что однажды заснул и упал на ходу. Благо
мерин был умный, остановился. А то попал бы под борону... Мужики в ночном
корили Степана - не свой мальчонка, так и не жалеете. "А меня родитель
жалеет?" - огрызнулся тот.
Страду отбарабанили, стали рассчитываться; дал Ефим за батрачонка всего
три рубля:
- В праздники не работали... Опять же, сам знаешь, дожди мешали...
Кормил сытно, кажинный день с мясом... За остатний должок пускай еще гусей
попасет.
Отец только и сказал, тяжело вздохнув:
- Креста на тебе нету.
Свою судьбу Федор решил двенадцатилетним. От старика-странника услыхал:
за лесами и болотами стоит Нарва - город на быстрой речке. А рядом, на
острове Кренгольм, большая фабрика, где всякого парнишку, ежели не
калечный - не хромой, не слепой и не горбатый, - принимают в обученье. И
коли повезет, через несколько годов можно сделаться ткачом. И тогда землю
пахать не надо, работай себе да работай на машине.
Почему старик сказал именно про ткача? Ведь не только ткачи на
Кренгольмской мануфактуре, брали в обучение и другому ремеслу. Однако же
сказал - ткач. И Федору тогда в голову запало: буду ткачом. В тот же вечер
за ужином объявил родителям:
- После троицы в Нарву подамся...
Мать - в слезы: не пущу! Отец кряхтел да почесывался: малой шибко,
далеко до фабрики. Однако делать нечего, шестерых детей - ораву - не
прокормить. Принялся успокаивать жену:
- Ить он маленький, а смышленый. Глядишь, бог даст, не сгинет. И нам
подмога - лишний рот на стороне чавкает...
- И подорожного дать нечего, - сокрушалась мать. - Колоб надо бы
испечь, ан мучицу издержала...
От Язвища до Нарвы три дня добирался пешим, ночуя христа ради в лесных
деревеньках, питаясь подаянием. "Куды ж ты, сиротинка, путь держишь?" -
спрашивали сердобольные бабы, прежде чем сунуть в руку черствый ломоть.
Маленький, тщедушный, с пустой ряднинной торбой за плечами, отвечал
гордо:
- Не сиротский я, матушка. В работу поступаю...
Нарва приглянулась ему, но любоваться крепостью было некогда. Попил
водицы из шумной, порожистой реки и не мешкая - на Кренгольм, туда, где
бушевал водопад, где небо подпирали высокие трубы мануфактуры. Около
фабричной конторы увидел широкоплечего краснорожего мужика. Подошел без