"Вячеслав Леонидович Кондратьев. Селижаровский тракт " - читать интересную книгу автора

- И будем наступать! - решительно произносит Коншин.
Если Коншин в свои двадцать два не мог, конечно, распознать как следует
людей своего взвода, хотя и казалось ему, что разобрался он в каждом, то для
Савкина с его профессиональным учительским чутьем Коншин был как на ладони,
и чуял он опасность и для себя, и для взвода в характере сержанта. Такой,
чтоб доказать себе, что он не трус, может натворить глупостей, не пожалев
себя, загубить и людей. А в общем-то был симпатичен ему этот мальчишка,
который силой обстоятельств волен распоряжаться жизнью и смертью пятидесяти
двух человек... и его, Савкина, жизнью тоже.
Савкин подвигов совершать не собирался. Наоборот, он будет стараться
всеми дозволенными способами сохранить жизнь. Она нужна не только ему. Но
как это трудно - понимает. Знает он почти точно: будет наступление, у него
шестьдесят шансов из ста на ранение, тридцать на смерть и только десять на
жизнь. На жизнь... до следующего наступления. А там, по теории вероятности,
шансы будут катастрофически уменьшаться. Он предпочитает ранение. Любое.
Даже самое тяжелое. Но твердо знает, что ни на какую подлость ради
сохранения жизни не пойдет. В прошлых боях выяснилось, что человек он не
трусливый, что в самые страшные минуты способен мыслить, а первое ранение
показало - может сносить физическую боль, а главное - знает он то, чего не
знают, да и не могут знать те другие, кто идет туда впервые, - труса
праздновать он не будет.
Коншин пока этого не знает. Первая бомбежка в Лихославле, такая
неожиданная, всех повергла в панику. Они неслись от эшелона, теряя шапки,
роняя автоматы, падая в лужи - была ростепель, - и было так унизительно, что
возвращались к поезду, стыдясь глядеть друг другу в глаза, с багровыми,
смущенными лицами. Коншин был потрясен и поклялся себе, что в следующий
налет не растеряется - ведь рядом с ними вагон санроты с сестричками. Но
вторая бомбежка была так же негаданна. Разрыв бомбы у паровоза, а потом с
диким ревом два "мессера", как какие-то доисторические желтобрюхие
пресмыкающиеся, носились вдоль эшелона, расстреливая его крупнокалиберными.
Хорошо, что случилось это не на поле, а около леса, в который они и
бросились. Скорее, скорее! Подальше от вагонов! Бежали, проваливаясь в снег,
ползли, катились... Казалось, бесконечно долго облетывали "мессеры" эшелон,
бесконечно долго стучала дробь пулеметов... И тут Коншин тоже остался
недоволен собой, хотя и пытался вести огонь из автомата по самолетам. Нет,
видно, к этому надо попривыкнуть...
Догоняя взвод, равняется он с Чураковым. Тот идет широким размеренным
шагом и, кажется, может пройти так же легко еще столько же. Коншин, хлопнув
его по плечу, некоторое время идет рядом.
- Иван, ты, пожалуй, спокойнее всех? - начинает Коншин.
- А чего травить себя зря? Что будет, то будет.
- Ты не был в сарае.
- Ну, если б и был? Вы что с Ильей, думали - хоромы для раненых по
всему фронту построены?
- Этого не думали, но вот так, как лежали эти люди...
- Так чего же рассиропились? Война. Разве непонятно?
У Чуракова железная нервная система. Он знает, что очень силен и с
любым немцем, если дойдет до рукопашной, справится запросто; знает, что
умеет прекрасно стрелять, окапываться, штыком владеет не хуже Кравцова,
обладает боксерской реакцией, и совершенно справедливо полагает, что из всех