"Вячеслав Леонидович Кондратьев. Селижаровский тракт " - читать интересную книгу автора

В кадровой Илья в строю не служил - "перекрывался" в редакции бригадной
многотиражки, а потому не хватил того, что досталось ребятам в полковой
школе, и сейчас ему тяжелее других.
- Актуально, - басит Чураков. Это - насчет "нету время тебе отдохнуть",
хотя он сам выглядит свежее остальных.
Да, устают все... Жратва слабая, привалы короткие. Дневки - скорее
подготовка к отдыху, чем сам отдых: пока нарубишь лапнику, пока соорудишь
шалашик, пока прождешь обед, и остается каких-то три-четыре часа сна -
холодного, голодного, а потому мелистого. Не заспишь таким сном ни
усталости, ни тревожных мыслей... А там опять дорога - долгая темная дорога
на войну.
- Насчет тоски, Леша... - начинает Лапшин.
- Несем! - безапелляционно заявляет Пахомов. - Как по кладбищу топаем,
торчат эти трубы как надгробия - и ни огонька. Несем!
- Знаешь, после сарая мне стало страшновато... - Лапшин засопел
трубкой. - А тебе?
- Если откровенно, тоже не по себе было, - отвечает Коншин.
На вторую ночь марша свернули они с большака на время, и деревеньки
попадаться стали, немцем не тронутые, живые, с дымком из труб, с
протоптанными тропками. В одной из них увидели ребята свет в сарае и решили
зайти на минуту - искурить в тепле по цигарке. Открыл Коншин дверь и...
Огромный полуразрушенный сарай был забит лежащими на полу ранеными. В
середине - раскаленная докрасна печь. Малиново шел от нее свет и кроваво
падал на людей. У печурки - женщина в военной форме, либо врач, либо
фельдшер.
- Чего вам? - подняла она голову.
- Извините... мы не знали, - смущенно пролепетал Лапшин. - Хотели
погреться... покурить...
- Тут нельзя курить, - устало сказала женщина. - Раненые...
В углу кто-то застонал, и она пошла к нему. Коншин тихо прикрыл дверь.
Руки играли, да так, что долго не мог свернуть самокрутку.
- Что же это т-а-к-о-е? - зазаикался Илья. - Раненые - и-и-и в
с-а-р-а-е, н-а п-о-л-у... Леша, как же это так?
Коншин выдавил улыбку. Недоумение Ильи было трогательно и жалко. Он
похлопал его по плечу:
- Ничего, Илюша... Запоминай. Потом опишешь.
В тридцать девятом забрали Лапшина с первого курса Литературного. Да и
всех ребят забрали в тот год из институтов, кто годен был к армейской
службе. Остались девушки без ребят.
И у Коншина после этого сарая с ранеными зависла в сердце тяжесть и
долго не отпускала. Неотвязно мучила мысль, что, может, и им вот так же
придется валяться где-то...
Как началась война, предчувствия ворвались в души тех, для кого она
должна стать судьбой... Еще на Дальнем Востоке Коншину представлялись зимние
дороги, заснеженные поля с черными кольями проволочных заграждений, какие-то
деревни впереди, на которые они и должны наступать... А за год до войны, на
больших маневрах, он как-то ясно почувствовал - впереди война - и написал
"пророческие", как оказалось, стихи: "Может быть, впереди узкой щелью окоп,
и сведенные в судорге губы, и холодный как лед, обжигающий пот, и безмолвные
серые трупы..."