"Вячеслав Леонидович Кондратьев. Селижаровский тракт " - читать интересную книгу автора

померли отец и мать. В четырнадцать лет остался Пахомов один. Дотянула
старшая сестра, окончил речной техникум, стал на мостик красавца парохода.
Вот эти годы до армии и были, пожалуй, лучшими. Ласковы были и тихи, если б
и тут не пробежалась горесть - вышла замуж его первая и последняя, как он
считал, любовь, вышла за молодца матроса с его же "коробки".
Лапшин несколько раз порывается сообщить ребятам: сегодня на привале
сказал ему комбат, что будет он откомандирован в штаб бригады. Если совсем
откровенно, то это немного обрадовало его. Романтические представленя о
войне выбивались каждым шагом этой тяжелой, жутковатой дороги. На Дальнем
Востоке невозможным казалось не увидеть войну, просидеть в тылу. О чем же
писать, если война мимо? Нет, Лапшин не жалел, что бросил уютную отдельную
комнатку в редакции многотиражки, что, увидев на станции
Куйбышевка-Восточная эшелон, в одном из вагонов которого находились ребята
их полка, и Коншин в их числе, он не задумываясь влез в вагон и сказал:
"Ребята, я еду с вами!" Его отговаривали, пугали трибуналом за дезертирство,
которое он совершает, покидая полк, хотя и понимали, что за дезертирство на
фронт никто судить не будет. На другой день начальник эшелона внес его в
списки и поставил на довольствие.
Кем берут его в штаб бригады, комбат не сказал, но, наверное,
переводчиком. Учился Илья до восьмого класса в немецкой школе, что была на
1-й Мещанской, и язык знал хорошо.
Лапшин чувствовал, как скажет товарищам об этом, и сразу - стена. И
потому оттягивал этот разговор до последнего.
- Да, братцы, война у нас будет настоящая... Это вам не Второй
железнодорожный... -говорит Чураков на одном из привалов.
И вспомнилось всем: вычищенные, как в парке, дорожки между казармами,
высокие столетние сосны, стадион, на котором с весны проводились
общеполковые вечерние поверки - торжественно, с оркестром, - как чеканили
они шаг на парадах, уступая в выправке только десантникам.
- Была жизнь... - говорит Пахомов.
- А ты все ныл. Все плохо было, - усмехается Коншин.
- Глупы были, - резюмирует Чураков.
Команда "строиться" разбрасывает их по своим подразделениям и гасит
воспоминания.
"Надо идти, надо ползти в паутине колючек проволок..." - опять всплыли
у Коншина строки его стишков, и он шепчет их в ритме своих шагов.
Савкин, рядовой коншинского взвода, отстает и плетется вместе с Четиным
в хвосте роты. Он идет туда во второй раз, и, как ко всем "бывалым", Коншин
относится к нему со смешанным чувством некоторого уважения - все-таки
воевал - и иронии, потому что "бывалые" панически боятся самолетов, вопят,
увидев где-нибудь зажженный огонек, и вообще представляются Коншину чересчур
напуганными. Понять их, конечно, можно - воевали тогда, когда немец был
силен. В том, что сейчас немец другой, Коншин не сомневается. Подтверждают
это и раненые:
- Не тот немец, не тот...
- Кусается еще, сукин сын...
- Придете - увидите.
И очень верит Коншин, что их Отдельная, да еще Особая, стрелковая
бригада, почти вся из кадровиков, хоть и измытаренная дорогой, - немцу
задаст. Ведь здорово - в каждом взводе десяток ППШ, штук пятнадцать