"Анатолий Фёдорович Кони. Ф.М.Достоевский " - читать интересную книгу автора

талантливыми. Как бледны и односторонни наряду с "Мертвым домом"
прославленные страницы "Моих темниц" Сильвио Пеллико и какой верой в
лучшие свойства человека веет от дышащих правдой заметок и наблюдений
Достоевского, сделанных им в русской "Citta dolente"!
По возвращении к обычной жизни ему пришлось писать свои сочинения,
созревшие в чуткой и "взыскующей града" душе в тягостных условиях.
Создавая свой удивительный по богатству и глубине содержания роман
"Преступление и наказание", он писал своему брату: "Работа из-за денег
задавила и съела меня. Эх, хотя бы один роман написать, как Толстой или
Тургенев, - не наскоро и не наспех".
И так пришлось ему работать всю жизнь, испытывая высокомерное к себе
отношение некоторых из редакторов влиятельных журналов, - оценку своего
таланта как "жестокого" и упреков в "мучительстве" читателя (как будто
совесть - "незваный гость, докучный собеседник, заимодавец лютый", -
которую пробуждал Достоевский в читателе, не бывает жестокая?). Не даром
тонкий ценитель его дарования, Вогюэ, называет его "собирателем русского
сердца, умевшим окунуться в скорбь жизни".
Эта скорбь чувствуется даже в названиях его произведений: "Мертвый
дом", "Преступление и наказание", "Униженные и оскорбленные", "Идиот",
"Бедные люди", "Записки из подполья" и т. д., и в его языке, тревожном,
неровном, страстном, напоминающем перебои больного сердца, и, наконец, в
частом возвращении к одним и тем же картинам, заставляющим вспомнить слова
поэта: "О память сердца! ты сильней - рассудка памяти печальной".
Нужно ли говорить о смелости созданных им образов, с их глубокими
сомнениями и их восторженной верой, о переходах от описаний умиляющих
душевных проявлений к изображению страстей и пороков в их крайнем
развитии, причем он идет к павшим, погрязшим и несчастным с чувством
жалости, не брезгая ими и не гнушаясь, а не разглядывая их, как это иногда
делается в современной беллетристике, с холодным любопытством в
увеличительное стекло.
В январе 1866 года я зашел к А. Н. Майкову, с которым познакомился еще
в Москве, во время моего студенчества, когда он посещал небольшой кружок
студентов Петербургского университета, перешедших в Москву после закрытия
последнего и группировавшихся вокруг филолога Н. Н. Куликова - милого,
доброго и разностороннего человека. Занятые лекциями и даванием уроков, мы
собирались обыкновенно по субботам и засиживались до поздней ночи в
оживленной беседе о всяких "злобах дня". Никого из десяти членов этого
кружка, кроме меня, нет уже в живых. Бывая в Москве, Майков любил заходить
пить скромный студенческий чай на наши субботние сборища и охотно читал
нам свои новые, еще не напечатанные произведения. Так, между прочим, нам
пришлось слышать в его мастерском и одушевленном чтении "Смерть Люция" в
первоначальной редакции, которая оставляет далеко за собою позднейшую.
Майков встретил меня под впечатлением прочитанной им в только что
вышедшей книжке "Русского вестника" первой части "Преступления и
наказания".
"Послушайте, - сказал он мне, - что я вам прочту. Это нечто
удивительное!" - и, заперев дверь кабинета, чтобы никто не помешал, он
прочел мне знаменитый рассказ Мармеладова в питейном заведении, а затем
отдал мне на несколько дней и самую книжку. До сих пор, по прошествии
стольких лет, при воспоминании о первом знакомстве с этим произведением,