"Анатолий Фёдорович Кони. Ф.М.Достоевский " - читать интересную книгу автора

оживает во мне испытанное тогда и ничем не затемненное и не измененное
чувство восторженного умиления, вынесенного из знакомства с этой
трогательной вещью. Великий художник с первых слов захватывает в ней
своего читателя, затем ведет его по ступеням всякого рода падений и,
заставив его перестрадать их в душе, мирит его в конце концов с падшими, в
которых сквозь преходящую оболочку порочного, преступного человека сквозят
нарисованные с любовью и горячей верой вечные черты несчастного брата.
Созданные Достоевским в этом романе образы не умрут, не только по
художественной силе изображения, но и как пример удивительного умения
находить "душу живу" под самой грубой, мрачной, обезображенной формой - и,
раскрыв ее, с состраданием и трепетом показывать в ней то тихо тлеющую, то
распространяющую яркий, примиряющий свет искру Божию.
Критика того времени, однако, не благоволила к Достоевскому. Его роману
не было посвящено, сколько мне помнится, ни одного серьезного разбора, в
то время как произведениям "идейных беллетристов", имена которых ныне "Ты,
Господи, веси", оказывалось милостивое внимание. В некоторых
пренебрежительных отзывах о романе даже указывалось, что это "клевета на
молодое поколение", которое будто бы воплощено в Раскольникове,
представляющем из себя простого убийцу для грабежа.
Находились даже люди, с развязностью утверждавшие, что Достоевский
написал "донос на молодежь". Но "il tempo - е un galantuфmo", - говорят
итальянцы, - и оно поспешило действительными событиями жизни подтвердить
творческий вымысел автора "Мертвого дома" и "Униженных и оскорбленных". 12
января 1866 г., когда первая часть романа уже была напечатана, но еще не
вышла в свет ("Русский вестник" всегда выходил со значительным
опозданием), в Москве студент Данилов зарезал ростовщика и его служанку, -
а через тринадцать лет тоже самое по отношению к своему кредитору и его
прислуге совершил молодой и блестящий гвардейский офицер Ландсберг. Это
умышленное и злостное непонимание глубокого смысла "Преступления и
наказания", которому лишь в восьмидесятых годах пришлось наконец быть
оцененным по достоинству не только у нас, но в западноевропейской
литературе, - в то время чрезвычайно волновало мою молодую и еще не
приглядевшуюся к житейской несправедливости душу и было даже однажды
причиною резкого спора с одним из грубых и невежественных порицателей
"доносчика", спора, едва не окончившегося у барьера. (1)
Через много лет, в начале семидесятых годов в бытность мою прокурором
окружного суда в Петербурге, сестра моего друга Куликова, лично знакомая с
Достоевским, написала мне, что Федор Михайлович находится в крайне
затруднительном положении.
Он был в это время редактором "Гражданина", имевшего другой характер,
чем позднейшая постыдная газета того же имени, и допустил напечатание в
нем сведения о путешествии государя, не испросив на то предварительного
разрешения министра двора, как то требовалось цензурными правилами,
вследствие чего суду пришлось приговорить его к аресту на две недели на
гауптвахте. Приговор, войдя в законную силу, был обращен к исполнению.
Между тем предпринятое Достоевским лечение и разные другие обстоятельства
личного характера делали для него это кратковременное лишение свободы до
крайности неудобным именно в то время, когда приговор подлежал
осуществлению. Отвечая Куликовой, я просил ее передать Федору Михайловичу,
что приговор будет обращен к исполнению лишь тогда, когда он сам найдет