"Анатолий Фёдорович Кони. Нравственный облик Пушкина " - читать интересную книгу автора

Для восстановления нарушенного права, для назначения заслуженного
наказания - нужен суд, обязанный стремиться к возможной правде, насколько
она доступна на земле человеку. Но способы отыскания и самое понимание
этой правды раэличны в зависимости от времени и от развития общественной
среды. Пушкин кратко, но мастерски набрасывает картины суда
патриархального и суда домашнего.
"Оставь нас, гордый человек! Мы дики, нет у нас законов. - Мы не терзаем,
не казним, - не нужно крови нам и стонов, - но жить с убийцей не хотим", -
говорит старик-цыган Алеко, убившему жену и соперника.
Иначе творится суд в крепости Озерной. "Иван Игнатьич, - поручает
капитанша Миронова, - разбери ты Прохорова с Устиньей, - кто прав, кто
виноват. Да обоих и накажи"...
Современный Пушкину русский суд его не удовлетворял. Еще в стихотворениях
своей молодости он выражал отвращение к "крючковатому подьяческому
народу,лишь взятками богатому и ябеды оплоту", и находил, что в суде
гражданском "здравый смысл - путеводитель редко верный и почти всегда,
недостаточный" Истинный суд, по Пушкину, лишь там, где он прежде всего
равно применяет ко всем равный для всех закон, - где "всем простерт"
законов "твердый щит, где, сжатый верными руками, - граждан над равными
главами их меч без выбора скользит, - где преступленье свысока разится
праведным размахом", - где, наконец, судьи не только честны, но и
независимы, так что неподкупна их рука "ни к злату алчностью, ни страхом"
Праведность размаха, о которой говорит поэт, - несомненно должна прежде
всего выражаться в живом отношении к личности человека, не допускающем
равнодушия к его судьбе, требующем обдуманных и справедливых мер
исследования и разумных мер наказания. Именно с такой точки зрения и
смотрел Пушкин на отправление правосудия. Оно должно быть жизненно, а не
отвлеченно, и не давать в своем практическом осуществлении поводов к
примененлю слов, влагаемых Бомарше в уста Фигаро: "Я надеюсь на вашу
справедливость, хотя вы и представитель правосудия" Вопросы
судопроизводства очень его интересовали. Он ясно понимал, что истинная
справедливость выше формального закона и подчас ускользает от однообразия
механических обрядов, - что суд, не свободный в своих приговорах, судящий
лишь по предустановленным доказательствам, без самодеятельности судей,
тревожно направленной на отыскание правды, очень часто может служить лишь
доказательством, что summum jus - summa injuria (высшее право - это высшая
несправедливость (лат.)).
Его смущало, например, значение, которое формальный суд придавал
собственному сознанию подсудимого. Он собирался писать повесть о двух
казненных в Нюрнберге женщинах - Марии Шонинг и Анне Гарлин, невинно
осужденных по всем правилам искусства, на основании собственного сознания,
данного под угрозою пытки, в порыве отчаяния и в восторженной надежде на
менее тягостную жизнь за гробом, - сознания, проверить которое судьи не
потрудились "Думать, что собственное признание преступника необходимо для
его полного обличения, - говорит Пушкин, - мысль не только
неосновательная, но и совершенно противная здравому юридическому смыслу:
ибо если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его
невинности, признание его и того менее должно быть доказательством его
виновности". В то время, как, в глазах большинства, наказание основывалось
на началах, выражаемых словами: "По делом вору и мука" и "Дабы, на то