"Александр Терентьевич Кононов. Повесть о верном сердце " - читать интересную книгу автора

- Не прогонят.
- Ну ладно, пойдем.
Они попали в церковь, когда туда уже трудно было протолкнуться. По
одну сторону стояли девушки, пожилые женщины, старухи с букетами цветов, с
венками. Справа толпились мужчины. Было душно - и от дыхания сотен людей и
от запаха цветов. Многие принесли сюда целые венки из болотных цветов,
будто сотканных из желтоватого кружева; цветы эти пахнут нежно, пока не
увянут, а потом начинают источать сладкую отраву, от них болит голова.
Гриша быстро оглядел церковь, задрал голову вверх. Он в первый раз
увидел хоры - у самого потолка; и там, на хорах, у самого потолка, густо
стояли люди - молодые латышские парни. На потолке висела, подрагивая
хрустальными подвесками, красивая люстра.
Мальчики стали осторожно пробираться вперед. На них сердито шипели.
Где-то барон со своим Альфредом? Их не видно сейчас. Ах, вот почему
их не видать: впереди стояли скамьи - верно, для тех, кто был побогаче, им
можно было молиться сидя, чтобы ноги не заныли. Потому их и не видать за
спинами стоящих. А вот и длинный Викентий. Ну конечно, где-то недалеко от
него и Альфред.
Когда мальчики пробрались поближе к первым рядам, они увидели впереди
возвышение, убранное цветами и дубовыми ветками.
- Канцеле, - объяснил Ян.
Гриша не понял этого слова, но не стал переспрашивать.
Торжественно играл орган, и вся служба была непонятной. Потом орган
затих. На возвышение - канцеле - поднялся по ступенькам пастор в длинном
черном сюртуке, в золотых очках. Он поднял глаза к потолку - начал
проповедь.
Говорил он громко и властно, ударяя ладонью по краю канцеле в такт
словам: он даже смял рукой венок из ромашек, которым был украшен угол
канцеле.
Гриша слушал невнимательно. Он увидел, как Викентий нырнул головой
вперед, будто поклонился торопливо кому-то. И за его наклонившейся головой
Гриша заметил кирпичные щеки сидевшего на дубовой скамье старого
Тизенгаузена. Потом Викентий выпрямился и снова закрыл собою барона.
В это время поднялся кругом неясный говор, а в церкви, хоть и
нерусской, это не полагается. Гриша вертел головой во все стороны и никак
не мог разобраться, что случилось. Пастор, повысив голос, почти закричал
про царя - многая ему лета, императору всероссийскому. И тогда раздался
такой шум и грохот, что, казалось, обвалились хоры. Молодые латыши стучали
наверху по перилам и кричали без передышки одно и то же:
- Долой! Долой!! Долой!!!
Они кричали это по-русски и по-латышски.
Пастор, иссиня-бледный, беззвучно разевал рот - его не было слышно.
Вдруг к канцеле подошел высокий латыш с длинными волосами, в синей
рубашке и отстранил рукой пастора.
Кейнин! Гриша сразу его узнал. Шум утих.
- Твоя проповедь кончилась, - сказал Кейнин.
Пастор помедлил, отыскал кого-то глазами - барона? - и, пожав
плечами, начал спускаться по ступенькам вниз.
Два совсем юных латыша стали возле канцеле и развернули над своими
головами широкое красное знамя.