"Роберт Конквест. Большой террор. Книга 1" - читать интересную книгу автора

Однако таксе выборочное сочувствие нелегко понять - разве только с очень
узкой и суровой партийной точки зрения. Верно скорее обратное: те
репрессированные члены партии, которые в прошлом сами творили жестокости или
потворствовали жестокостям по отношению к беспартийным, заслуживают отнюдь
не большего, а лишь самого минимального сочувствия (с точки зрения обычной
человечности) за их дальнейшие страдания.
Ведь аппарат подавления, который сделал их своими жертвами, существовал
уже и до этого. Будущие жертвы не возражали, пока этот аппарат расправлялся
с друг ими - они верили, что расправа идет с врагами партии. Если бы Бухарин
возражал на Политбюро против шахтинского процесса, если бы Троцкий в ссылке
осудил так называемый процесс меньшевиков - если бы они даже возражали не
против несправедливости как таковой, а просто против пятен на репутации
партии государства, - то оппозиционеры стояли бы на более твердой почве.
Иные из этих людей были способны подчас на хорошие поступки. Но
романтизировать их за это опасно. Стоит вспомнить, что они сами, когда были
у власти, на видели ничего особенного в убийстве политических противников,
да еще в широких масштабах, только для того, чтобы укрепить власть своей
партии и подавить сопротивление народа. Об этом открыто говорил на суде
Бухарин.[107] Более того, оппозиционеры не особенно протестовали против
судебных процессов, где беспартийным выносились приговоры на основании явно
фальсифицированных свидетельств. Лишь малая часть оппозиционеров выступала
за что-либо, отдаленно напоминающее демократию, - даже внутри партии
(примечательно, что такие люди, как, например, Сапронов, никогда не
выводились на открытый суд).
Тем не менее, не следует впадать в другую крайность и отрицать какие бы
то ни было достоинства в людях, чьи действия бывали сомнительными. Это
означало бы руководствоваться стола же узкими критериями, какие установили
для себя сталинисты. Скажем, гитлеровский министр пропаганды Геббельс был
одной из самых неприятных личностей в Европе; и все же не будет ошибкой,
если мы отдадим ему определенную дань уважения за его смелость и ясность ума
в последние дни Третьего Рейха - особенно по сравнению с трусливыми и
глупыми интригами большинства его коллег.
Мужество и ясность ума, разумеется, достойны уважения. Но если эти
качества не стоят в списке моральных достоинств достаточно высоко, то у
многих из советских оппозиционеров мы можем наблюдать кое-что и получше.
Ведь те из них, кто не подписали признаний под следствием и были расстреляны
без суда, продемонстрировали не просто высшую храбрость, но и лучшее
ощущение моральных ценностей. Требования партийной и революционной верности
играли для них определенную роль; но верность правде и идее более
человечного режима была превыше всего. И даже у тех, кто "признался", часто
наблюдалась внутренняя борьба между партийными обычаями и изначальной тягой
к справедливости - той тягой к справедливости, которая во многих случаях
была причиной их вступления в партию.
Хотя оппозиционеры и не были людьми кристальными, о них все же можно
сказать следующее. Как бы плохо ни вели они себя в жестокое время
гражданской войны, это все же было не то, что хладнокровно планировать
всеобщий террор, который надвигался. Попытка спасти Рютина, предпринятая
людьми, которые только что несли голод и смерть Украине, выглядит одинаково
абсурдной и с точки зрения сталинской, и с точки зрения гуманистической
логики; однако, эта попытка не просто отражала желание сохранить сословные