"Роберт Конквест. Большой террор. Книга 1" - читать интересную книгу автора

открытый процесс не сыграл бы ему на руку.
16 января 1935 года Зиновьев был приговорен к 10 годам лишения свободы,
Евдокимов и Бакаев к восьми, Каменев - к пяти. Остальные получили сроки от 5
до 10 лет. Длительность сроков, как выяснилось, не играла никакой роли,
поскольку никто из обвиняемых, главных или второстепенных, никогда больше не
появился на свободе.
Через два дня после процесса (18 января 1935 года) ЦК партии выпустил
новое "закрытое письмо" о бдительности. Это было официальное указание всем
партийным организациям "покончить с оппортунистическим благодушием",[215]
причем весьма знаменательно, что отсутствие бдительности обзывалось в этом
письме "отрыжкой правого уклона". На местах разразилась новая волна арестов,
захватившая десятки тысяч бывших участников оппозиции и всех других
подозреваемых.
По кировскому делу властям предстояло еще расправиться с последней
кучкой заключенных - с руководителями ленинградского НКВД, о предстоящем
суде над которыми было объявлено еще 4 декабря 1934 года. 23 января 1935
года они в конце концов предстали перед судом, где председательствовал, как
всегда, Ульрих. Вместо девяти человек, чьи имена были объявлены вначале,
теперь было 12 подсудимых - и среди них Запорожец. Медведь и Запорожец
обвинялись в том, что "располагая сведениями о готовящемся покушении на тов.
С. М. Кирова, проявили не только невнимательное отношение, но и преступную
халатность к основным требованиям охраны государственной безопасности, не
приняв необходимых мер охраны".[216]
Приговоры были исключительно легкими. Один сотрудник, Бальцевич,
получил 10 лет за то, что в дополнение к основному обвинению вел себя как-то
не так во время следствия. Медведь получил три года, остальные - 2 или 3.
Сроки, как было сказано в приговоре, осужденные должны были отбывать в
концлагере (концентрационном лагере). Это прилагательное -
"концентрационный" - вскоре полностью перестали применять.
Приговоры поразили наблюдательных сотрудников НКВД своей явной
непропорциональностью обвинениям. Естественной реакцией Сталина на
преступную халатность охраны по отношению к настоящим убийцам - к убийцам,
которые могли выбрать его следующей жертвой, - должна была бы быть примерная
казнь всех провинившихся офицеров НКВД. Да и действительно, трудно было себе
представить, каким образом они могли бы избежать обвинения в соучастии в
преступлении. Но когда стало ясно, что приговоры Медведю и Запорожцу были
вынесены чуть ли не как простая формальность, ситуация стала особенно
странной и зловещей.
Как было позднее признано на процессе 1938 года, Ягода проявил
исключительную и необыкновенную заботу об их судьбе. Его личный секретарь
Буланов заявил, что "лично мне он поручил заботу о семье Запорожца, о семье
Медведя, помню, что он отправил их для отбывания в лагерь не обычным путем,
он их отправил не в вагоне для арестованных, а в специальном вагоне прямого
назначения. Перед отправкой он вызвал к себе Запорожца и Медведя".[217]
Невозможно, конечно, считать все это личной инициативой Ягоды.
Обвиняемые находились под более высокой протекцией. Больше того, сотрудники
НКВД узнали, что Паукер и Шанин (начальник транспортного управления НКВД)
посылали пластинки и радиоприемники высланному Запорожцу - вопреки строгим
сталинским правилам, по которым связь даже с ближайшим другом обрывалась
немедленно, если друга арестовывали.[218]